После окончания холодной войны, дезинтеграции СССР и роспуска Организации Варшавского договора широкую популярность в мире обрели концепции «конца Истории» в ее классическом понимании. Частью западного интеллектуального мейнстрима стало мнение, что войны (по крайней мере, масштабные и с участием великих держав с обеих сторон) ушли в прошлое, что либерально-демократические идеи восторжествовали во всемирном масштабе, а на первый план вышли принципиально иные проблемы: миграция, глобальное потепление, эпидемии, бедность и голод в неразвитых странах, энергетическая и кибербезопасность. 

События 24 февраля завершающегося года знаменовали окончательный крах этих концепций и отодвинули далеко на второй план не только перечисленные выше «новые» вызовы, но и вполне реальную угрозу международного терроризма, которая указывалась в качестве основной в доктринальных документах США и НАТО в период с 2001 по 2014 годы. Тридцатилетний период относительного спокойствия оказался временной передышкой, а не новой нормой.

Действительно ли сложившийся после окончания холодной войны международный порядок был настолько несправедлив и настолько ущемлял законные интересы России, как полагает Владимир Путин и часть его «ближнего круга» — сложный вопрос. Но, как известно, если ситуация оценивается людьми как реальная, она оказывается реальной по своим последствиям. Завершив взятие под контроль политической системы и экономических активов РФ, российский президент решил всерьез заняться внешней политикой и взял курс на ревизию установленных и поддерживаемых США международных правил, о чем впервые открыто было заявлено в речи на ежегодной Мюнхенской конференции по безопасности в феврале 2007 г.

«Пробой пера» со стороны Кремля стало вмешательство в вооруженный конфликт в Южной Осетии в августе 2008 года. Тогда, впрочем, ситуация действительно была неоднозначной, и претензии международного сообщества касались одностороннего признания независимости двух республик, а не самого факта проведения военной операции. Против России не были введены санкции, а новая американская администрация Барака Обамы и занимавшего тогда пост вице-президента Джозефа Байдена даже запустила политику «перезагрузки».

В рамках «перезагрузки» Путин, однако, не получил уступок в желаемых масштабах, а итоги украинской «революции достоинства» воспринял как наглую попытку США и Запада окончательно «оторвать» Украину от России и ответил, как ему казалось, наиболее эффективным  способом. После этого было вмешательство в сирийский конфликт, основной целью которого, по мнению многих экспертов, был не разгром Исламского государства* (хотя действия российских ВКС и внесли в него весомый вклад), а помощь союзнику по неформальной антиамериканской коалиции Башару Асаду в удержании власти. 

Но истинной точкой невозврата стало выдвижение заведомо невыполнимого ультиматума по «гарантиям безопасности» в декабре 2021 г. и начало СВО на Украине два месяца спустя. Первый по-настоящему масштабный вооруженный конфликт в Европе с 1945 года знаменовал собой начало нового периода мировой истории. 

Первый промежуточный итог ревизионистской политики путинской России можно подвести уже сейчас: пропасть между амбициями хозяев Кремля и реальными возможностями современной РФ оказалась настолько велика, что коварным геополитическим оппонентам в Вашингтоне и Брюсселе происходящее не вредит вообще никак, а в чем-то даже помогает. Страдают исключительно не успевшие вовремя вступить в НАТО бывшие союзные республики. И, разумеется, сама Россия и ее граждане. 

Консенсусной как в международной, так и в российской экспертной среде является точка зрения, что у современной России очевидные проблемы с инструментами так называемой «мягкой силы» — то есть со способностью создать и эффективно продвигать вовне привлекательную модель развития. Культ Великой Победы и государственная гомофобия (носящая, к тому же, весьма избирательный характер) объективно не тянут на равноценную альтернативу западной либеральной демократии и рыночной экономики со всеми их издержками. Именно поэтому Россия пытается отвечать на вызовы национальной безопасности (иногда реальные, но чаще мнимые), которые Запад якобы формирует посредством собственной «мягкой силы», за счет своей “жестокой» силы. 

При этом еще одним консенсусом в экспертной среде до недавнего времени было мнение, что уж с жесткой-то силой у России всё в полном порядке, а статус РФ как военной сверхдержавы мало кем ставился под сомнение. Во всех открытых публикациях западных экспертов указывалось, что в случае начала широкомасштабного конфликта Украина сможет продержаться пусть не пресловутые три дня, но вряд ли более нескольких недель. Однако реальность опровергла все эти построения.

Блицкриг провалился сразу, к концу весны линия фронта стабилизировалась, а в начале осени стратегическая инициатива перешла к ВСУ, которые провели успешные контрнаступательные операции в Харьковской и Херсонской областях. Расчеты Кремля на то, что в условиях насквозь коррумпированной системы, основанной на личной лояльности, а не компетентности, можно создать сильную, современную и эффективную армию, потерпели фиаско, в чем президент Путин открыто расписался объявлением мобилизации. 

Разумеется, государственные чиновники и пропагандисты всех уровней не могут признать, что Россия терпит поражение от Украины. Поэтому сейчас активно продвигается тезис, что мы имеем дело не с неудачным локальным конфликтом, а с экзистенциальным противостоянием, в котором РФ столкнулась со всей мощью НАТО. С реальностью этот тезис соотносится лишь незначительно. 

Печальная для турбопатриотов истина состоит в том, что пресловутая «накачка Украины западным оружием», объявленная одним из поводов для начала СВО, сводилась и до 24 февраля, и в первые месяцы после — в основном к поставкам переносных противотанковых и противовоздушных систем, применимых только для оборонительных действий. Современные РСЗО, внесшие свой вклад в перелом ситуации на фронте, начали поставляться ближе к лету, а про поставки современных систем ПВО речь пошла только сейчас, спустя без малого год от начала конфликта. При этом отправка в зону боевых действий западных танков, самолетов, ракет средней дальности, не говоря уже о прямом вмешательстве регулярных армий стран НАТО, пока даже не обсуждаются.

Мотивы такой умеренности и избирательности помощи западных стран Киеву, разумеется, не связаны с их симпатиями к России. Просто не все из них заинтересованы в быстрой победе Украины. На то есть ряд причин, и страх перед ядерной эскалацией является далеко не единственной.   

Так или иначе, ядерное оружие сейчас осталось последним активом, единственным козырем в рукаве Кремля, заставляющим внешних партнеров считаться с ним хоть в какой-то мере. 

Проблема, однако, в том, что если конвенциональные вооруженные силы в последние десятилетия проходили хоть какую-то проверку и обкатку, то в каком состоянии находятся ядерные — вряд ли на этот счет хоть у кого-то имеется достоверная информация. Что, если в еще более плачевном?

Хочется надеяться, что нам никогда не доведется это проверить. Но если доведется, и результаты окажутся неутешительными — появятся все основания ждать новых спецопераций, уже на территории России.

И основные кандидаты на их проведение — отнюдь не зловещие англосаксы, а те страны, которые наша пропаганда пока пытается представить чуть ли не союзниками.

Автор — доктор исторических наук, политолог Валерий Соловей