В который раз выскажу уже достаточно тривиальную и не требующую каких-то долгих доказательств мысль: в 2008 году модель развития России, ориентированная на вывоз товаров самого низкого передела (сырья проще говоря) в условиях постоянно растущих цен на них на внешних рынках, потерпела крах. Кризис 2008 года вообще ударил по всем экспортным экономикам, вынудив их искать выход через трансформацию и пересмотр моделей развития. Китай перешел к модели «общества среднего достатка», которая решила проблему перераспределения произведенной экономикой продукции через перенаправление товарных потоков на внутренний рынок, но при этом привела к новым проблемам, связанным с катастрофически растущей долговой нагрузкой. Ответом стала модель «общества социального кредита», которая тоже пока выглядит весьма противоречивой по результатам. Саудовская Аравия выдвинула свой собственный проект развития, сформулированный нынешним кронпринцем Мохаммедом бин Сальманом («Вижн-2030»), ориентированный на создание высокотехнологичного кластера внутри традиционной сырьевой экономики.

Стоит отметить не слишком бросающуюся в глаза, но вполне очевидную вещь: каждая модель продвигалась совершенно новой правящей элитой, которая была вынуждена, с одной стороны, маргинализовать предыдущую правящую страту, с другой — отбивать атаки конкурирующих элитных групп со своими собственными проектами развития.

В той же Саудовской Аравии кронпринц очень жестко обошелся с членами династии, ориентированными на «старую» экономику и попутно конфисковал у них значительные суммы (в целом примерно полтриллиона долларов), которые были пущены на строительство нового проекта. В Китае группа Си Цзиньпина пришла к власти в ноябре 2012 года и практически сразу же вслед за неизбежной аппаратной перетряской уже в 2013 году было объявлено о переходе на новую модель «социального кредита». По сути, третий срок Си Цзиньпина объясняется только тем, что эта модель еще не исчерпала себя до конца, а потому он будет пытаться «протащить» ее в ходе срока своих полномочий. В случае окончательного краха модели (что, кстати, становится все более реальным) Си Цзиньпин неизбежно уступит свое место другой группе, которая будет пытаться реализовать что-то иное.

Иначе говоря — смена модели всегда подразумевает и смену правящей группы. Которая, конечно, является частью элиты и не появляется из ниоткуда. Появление Неизвестных Отцов, не входящих в элиту, в общем-то, тоже возможно, но только в ситуации полной невозможности найти в действующей элите группу, имеющую в запасе альтернативный проект развития. Революция становится возможной при наступлении классической революционной ситуации, когда «верхи не могут». Тогда и только тогда действующая элита вся идет под снос, а ее место занимают маргиналы, которые уже между собой выясняют, по какому пути пойдет дальнейшее развитие.

Это, кстати, очень важный момент: никогда революция не несет с собой новый проект развития. Функционал любой революции — снос предыдущего режима и создание устойчивого (хотя бы временно) нового. И вот только тогда возникает процесс выбора модели развития. Уже поэтому прекраснодушные идеи о том, что давайте мы тут на кухнях нарисуем проект прекрасной России будущего, предъявим его народу, который с воплями радости понесет нас на руках в Кремль — это маниловщина. Катастрофа всегда происходит через точки бифуркации. Первая точка — это всегда революция в случае, если элита неспособна выдвинуть новый проект развития. Революция — это всегда снос предыдущего режима до основания. Вторая точка бифуркации — выбор новой модели развития в ходе борьбы.

Можно ли перейти к новой модели развития без катастрофы и революции? Да. Безусловно. Но только в том случае, если внутри правящей элиты сформируется группа, которая сумеет победить во внутриэлитной борьбе, сместить правящую группировку, заняв ее аппаратное место и после этого приступить к реализации своего проекта. Именно поэтому диктатуры практически никогда не уходят без революционных потрясений — в них отсутствует механизм внутриэлитных перемещений, ситуация всегда доводится до состояния катастрофы, после чего под снос идет вообще вся элита.

Собственно, по этому признаку и можно определить, какой именно режим находится у власти. В России, безусловно, режим — чистой воды диктатура, так как в ней полностью отсутствуют какие-либо механизмы аппаратной смены правящей группировки, которая уже очевидно обанкротилась. При этом сама правящая группировка не может выдвинуть иной проект развития, так как она дееспособна только в рамках существующего проекта, в любом ином случае она теряет власть.

Здесь и возникает объективная предпосылка для перехода к внутреннему террору и внешней агрессии (как внешнеполитическому подвиду терроризма). Правящая группировка не может уже управлять в рамках разваливающейся модели развития, предложить новую она не способна, но и потерять власть она позволить себе не может, так как она же сама и создала ситуацию, когда утрата власти означает утрату собственности.

При этом не стоит понимать слово «революция» строго по учебнику «История КПСС». Революция в данном случае — это незаконная смена власти через тот или иной вид переворота. Сверху, снизу, извне либо наиболее экстремальный ее вид — через распад. Но точку бифуркации после ее достижения придется переходить в любом случае. Либо выдвижение новой модели развития «внутри» системы, либо ее демонтаж с последующим переносом выбора модели развития в следующую точку бифуркации.

Я полагаю, что в силу сущности созданного в России режима власти «внутри» системы никакой проект не может быть выдвинут и уж тем более реализован. Мы в данном случае обречены проходить через демонтаж нынешней системы власти. Каким образом — это вопрос, скорее, технический. Критической точкой может стать смерть диктатора (причем вариант любого «трансферта» теперь уже точно исключен — он не может передать власть и отойти в сторону, на нем висит столько преступлений, что любой следующий за ним руководитель будет буквально вынужден сбрасывать на предыдущего и его ближайшее окружение эти преступления, чтобы хотя как-то снять их с себя и своей команды. Собственно, поэтому критическая точка — это биологическая смерть диктатора, оставлять в живых его даже при перевороте никто не рискнет)

И теперь не менее важный вопрос, касающийся развязанного внутреннего и внешнего террора.

Режим решает достаточно тривиальную задачу. Точнее, пытается решить. Крах модели развития создает весьма однозначную картину: социальная система является своеобразным социальным тепловым двигателем, который работает просто в силу того, что все социальные процессы, происходящие в обществе, являются вихревыми (диссипативными). Для таких процессов характерно превращение потенциальной энергии во внутреннюю или тепловую. В ходе этого превращения часть социальной энергии тратится на полезную работу в интересах развития социума, часть превращается в неупорядоченное тепловое движение общества. Здесь и возникает очевидная проблема: утрата проекта развития делает полезную работу, совершаемую обществом, равной нулю, тепловая машина всю энергию переводит в тепловую, нагревая социум, повышая его социальную температуру.

Под социальной температурой понимается мера беспорядочности социального движения. Чем она выше — тем более хаотичными становятся все социальные процессы, общество перегревается. Перегретые социальные системы перестают поддерживать все виды упорядоченных структур, включая и наиболее архаичные (а значит, устойчивые) — в том числе и семью. Нагрев общества маркируется ростом бытового, криминального, экономического и политического насилия, увеличивается число самоубийств, разрушается институт брака, стремительно падает рождаемость. Интересно, что этот перечень — буквально текущая новостная строка из России.

Управляемость перегретым социумом — задача нетривиальная, а в условиях распада управляющей системы и вовсе невыполнимая. Именно поэтому ключевой задачей режима становится попытка охладить общество. Процесс охлаждения может носить либо характер выдвижения идеи развития, в процессе реализации которого совершается полезная работа и снижается социальная температура, либо избыточное тепло должно отводиться из системы.

Войны и вообще любой вид внешней агрессии существенно сбрасывают избыточное социальное тепло через перенаправление энергии на разрушение внешних объектов и систем. Поэтому иранские аятоллы бросили на пулеметы миллионы молодых революционеров, в которых новые власти перестали нуждаться, но предоставить им какую-то цель строительства нового были на тот момент не в состоянии. Проще оказалось убить миллион молодых иранцев, чем продолжать революцию, в ходе которой аятоллы вполне могли утратить только что полученную власть. Точно ту же цель сегодня преследует СВО — убить как можно больше бесполезных для режима граждан России, которым нет места в стране, так как власть не в состоянии предложить им никакой созидательной деятельности.

В каком-то смысле здесь есть ответ на волнующий многих вопрос — когда будет новая волна мобилизации? А вот когда рост недовольства достигнет угрожающей черты, тогда и проведут. Пока же все решается через «плановую добровольную» контрактную службу, куда завлекают максимально выгодными условиями — отток горючего материала из социума в размере примерно 300-400 тысяч человек в год не сбрасывает, но позволяет держать на относительно управляемом уровне рост социальной температуры.

То же самое относится и к внутреннему террору. Здесь задача практически та же, разве что не стоит цель прямо убивать несогласных, а вынудить их сжигать собственное недовольство через безвекторное насилие — поэтому власти плевать на рост бытового насилия, волну суицидов, власть сознательно разжигает ненависть всех ко всем — такого рода сброс социальной энергии, хотя и является достаточно опасным, но по крайней мере, не требует выделения дополнительного ресурса на контроль за процессами, угрожающими прямо устойчивости режима. Пусть убивают друг друга, пусть рвут глотки друг другу, главное — не переключаются на сам режим. Отсюда и свирепые законы про «дискредитацию» — можете говорить про кого угодно, но как только вы переключаете свое недовольство на сам режим — десять лет строгого режима.

Но при этом нужно понимать, что все эти меры не решают главной задачи — без вектора развития, без новой модели социальные процессы продолжают производить тепло, которое не конвертируется в полезную работу, а значит — процесс нагрева идет перманентно. Внешняя агрессия и внутренний террор утилизируют лишь приращение этого тепла. Что и делает ситуацию неравновесной — любой внезапный выброс тепла способен обрушить созданное неустойчивое равновесие.

Этим выбросом может быть что угодно: внезапное и разгромное поражение на фронте, выражающееся в потере какой-то сакральной территории, это может быть техногенная катастрофа, вызывающая слишком большую реакцию, это может быть катастрофа экономическая (резкий и очень динамичный подъем цен, дефицит социально значимого товара — скажем, пропадет бензин на заправках, да в нашей ситуации триггером может стать что угодно). Смерть диктатора, кстати, тоже может стать таким выбросом — нужно отдавать себе отчет в том, что никакой всенародной скорби это событие точно не вызовет, а вот резкий подъем надежд на лучшую жизнь — очень даже. А такой подъем чреват тем, что разочарование в надеждах может качнуть равновесие очень далеко, вплоть до срыве системы в хаос. Поэтому даже если он умрет, страну об этом проинформируют в последнюю очередь и постараются сделать это очень аккуратно. В общем, неустойчивое состояние — оно и есть неустойчивое.

Проблема террора (и внешнего, и внутреннего), и я уже писал об этом, заключается в том, что он, во-первых, атрофирует все остальные модели и механизмы управления, упрощая сам процесс и структуру управления. Поэтому когда террор переходит временнУю критическую черту, он становится необратимым: «нормальные» структуры управления уже демонтированы, прекращение террора сразу же обрушивает всю систему.

Нужно вспомнить, что Россия уже четыре года живет в обстановке безбрежного насилия со стороны власти: 2020-2021 годы были годами «пандемии» и насилия над всеми гражданскими свободами вплоть до их обнуления, начиная с 2022 года страна живет фактически в военной обстановке, где точно так же действует только насилие, как единственный метод управления. Можно констатировать, что «нормальные» механизмы практически утрачены и разрушены, поэтому террор уже не может быть прекращен иначе, чем через распад режима. То же самое касается и СВО — её просто не могут завершить, она необходима уже не для заявленного результата, а просто как механизм истребления горючего материала. Поэтому Кремлю не нужны никакие мирные переговоры, что делать, когда боевые действия прекратятся и нужно будет отправлять по домам тех, кого не удалось уничтожить как опасный и бесполезный материал?

Вывод из сказанного, думаю, понятен. Мы попали в воронку катастрофы, и пока находимся на крайне неустойчивой «орбите», когда уже невозможно выйти из этой воронки, но еще есть ресурс, чтобы поддерживать вращение вокруг центра воронки, не сваливаясь в него окончательно. Обратного пути уже точно нет, а вероятность краха полностью зависит от событий, которые находятся за пределами возможностей режима в Кремле. Даже если у него есть иллюзии на этот счет. Любой толчок — и аллес. Вопрос лишь в том, когда этот толчок произойдет, здесь мы полностью находимся в вероятностном поле. Но так же нужно понимать, что теория вероятностей здесь неумолима — с каждой итерацией вероятность увеличивается, как растет вероятность выпадения или орла ,или решки по мере подбрасывания монетки.

Всенародная поддержка

Есть еще одно следствие из сказанного о «перегретом» российском социуме. Судя по всему, попытки сбросить растущую социальную температуру приводят к тому, что власть может через внутренний и внешний террор сбрасывать рост (то есть, дельту) социальной температуры, однако перевести общество в охлажденное состояние не способна. Дело здесь, по всей видимости, в окончательно рухнувшем уровне управления. Его хватает на выполнение текущих задач, но не более того.

Косвенно об уровне управления может свидетельствовать непрерывный рост управленческого и силового аппарата страны. Количеством пытаются компенсировать качество управления. При этом прямой зависимости здесь нет — при увеличении численности аппарата управления растут внутренние издержки, а значит — существует предел насыщения, за которым дальнейшее увеличение численности приводит не к улучшению качества управления, а наоборот — только ухудшает его. Снижение численности аппарата точно так же ведет к ухудшению качества, поэтому любые мероприятия по сокращению уже не дают ни малейшего эффекта.

Что из этого следует? То, что социум продолжает находиться в перегретом состоянии, в котором невозможно существование сколь-либо упорядоченных социальных структур. На житейском уровне это означает, что товарищ майор становится в стойку даже на общество любителей бабочек, процветает охота за любыми сообществами практически любой направленности. Причина — за вскрытую организованную преступную группу руководство щедро отсыпет премии и звания, поэтому поиск организованных групп превращается в вид спорта, а уж пришить к такой группе преступный умысел — это вопрос сугубой техники.

В этом смысле сетования на то, что «народ не тот» лишены смысла — неструктурированный протест не даст никакого практического «выхлопа», что можно подтвердить хабаровскими протестами против ареста Фургала. А ФБК Навального режим был вынужден признавать преступным сообществом просто потому, что утратил способность контролировать и управлять тем, с чем справлялся еще три-пять лет назад.

Поэтому никакой «революции снизу» ожидать не приходится, в таких условиях организация может быть либо создана сверху, либо привнесена извне. Самоорганизация, будучи процессом длительным, в сегодняшних условиях невозможна.

Кстати, это сразу же отвечает на вопрос о так называемой «коллективной вине» российского народа, которую активно продвигают на Украине. Даже если большинство населения не поддерживает СВО, практической возможности воплотить свое несогласие во что-либо действенное у него нет никакой — просто нет структур, которые организуют этот процесс. Без организации его нет и быть не может.

С другой стороны, отсутствие возможности возражать власти симметрично отказу власти в поддержке. Социологи публикуют данные опросов, согласно которым поддержка зашкаливает за 80 процентов согласных с проводимой политикой, но нюанс в том, что это сильно напоминает опросы среди пользователей интернетом — пользуются ли они интернетом. Опросы о поддержке проводятся среди тех, кто согласен их пройти, но в том и беда социологов, что они оперируют данными среди той части населения, которая соглашается пройти опрос, что само по себе означает поддержку власти. Несогласные и не поддерживающие просто не принимают участие в подобных опросах, вполне справедливо опасаясь за свою безопасность. Данные таких опросов в принципе не могут показать реальное распределение по предпочтениям и настроениям.

На уровне ощущений не менее двух третей (а возможно, и того больше) общества либо равнодушно, либо негативно настроены против проводимой политики. Из оставшейся трети часть поддерживает ее вполне искренне, часть — из страха. Проблема власти в том, что она сама перестает понимать уровень своей поддержки, так как просто нет объективных и независимых данных о ней.

Опять же косвенно, но это можно оценить по событиям, связанных с так называемым «пригожинским мятежом». Реакция населения в Ростове-на-Дону не оставляет никаких иллюзий — либо полная поддержка мятежа, либо равнодушный, но интерес к нему. Поддержка власти в ходе мятежа вообще никак себя не проявила. Мало того — и среди правящей номенклатуры сколь-либо определенные оценки начали звучать только тогда, когда стало понятно, что мятеж «сдулся». Нет никаких сомнений, что в случае, если бы Вагнер появился у стен Кремля, аудиенции с Пригожиным стали бы искать большинство действующих аппаратных номенклатурных деятелей за исключением его личных врагов. Ситуация могла бы начать развиваться уже вне зависимости от того, какие на самом деле интересы преследовал этот «мятеж».

Собственно, думаю, что именно так и может развиваться в будущем история со сменой власти. Все произойдет настолько быстро, что мы действительно можем проснуться в совершенно другой стране. Это, конечно, не означает, что она будет лучше — но другая точно.

Отсутствие массовой народной поддержки некритично для устойчивой диктатуры. Более того — диктаторы довольно презрительно вообще относятся к этой поддержке, полагая, что не нуждаются в ней, так как сила на их стороне. Но у всего есть оборотная сторона — отсутствие такой поддержки (а значит, и отсутствие легитимности) позволяет очень небольшой группе в случае успеха захватить власть, и оспорить такой переворот будет попросту некому. Население точно так же равнодушно или даже с некоторым оптимизмом воспримет любые события, которые можно будет трактовать как шанс на изменение ситуации к лучшему. Ну, а так как хуже уже некуда, то любые изменения имеют вероятность быть восприняты как позитивные.

Власть сама загнала себя в ситуацию, когда организованные ею же «путинги» из согнанных на стадион бюджетников она всерьез воспринимает за широкую народную поддержку. И как всегда бывает в таких ситуациях, оказывается неприятно удивлена, когда ни один из тех, кто размахивает на стадионах выданными (и выброшенными в урну сразу по окончании мероприятия) флажками и поет на сцене произведения патриотического содержания, не приходит тогда, когда в них появляется реальная необходимость.

Сингулярность

Откровенно говоря, до 2020 года я пребывал в полной уверенности, что сюжет с террором против народа и внешней агрессией для режима в Кремле выглядит слишком сюрреалистично, и хотя писал о том, что переход к неограниченному насилию внутри и за пределами страны вероятен, но вероятность эту оценивал очень невысоко. И ошибся.

Причина скепсиса относительно поворота в эту область вполне очевидна: это дорога в один конец. Переход к террору означает крах управления и закрывает пространство решений, сжимая его в точку. Раскрыть это пространство можно, но весьма своеобразно: как в любой сингулярности, «схлопывание» пространства в точку создает вероятность «раскрытия» его в какое-то иное измерение. Кто знает, возможно, что наша Вселенная тоже возникла из какой-то уникальной черной дыры в другой Вселенной. Образование черной дыры «там» обернулось сингулярностью, породившей Большой взрыв «здесь». При этом вернуться «обратно» туда, где возникла породившая нас сингулярность, мы не сможем никогда.

То же самое и с пространством управленческих решений. Если оно сходится в точку, то либо так и исчезнет вместе с породившей его системой управления (как «испаряются» черные дыры, что весьма убедительно доказал Стивен Хокинг), либо породит какую-то другую систему управления, но в совершенно ином административном пространстве-вселенной. В любом случае дороги назад не будет.

Хороший политик и хороший администратор (в плане принятия решений это совпадающие профессии) никогда и ни при каких обстоятельствах не станет захлопывать свое пространство решений. Наоборот — он всегда стремится его расширить, это и показывает класс политика и администратора — его умение принимать такие решения, которые создают новые возможности и вероятности. И напротив — дилетант и бездарь ведет все к катастрофе, из которой нет выхода.

Мое личное мнение об административных способностях людей, сидящих сегодня в кремлевских кабинетах, крайне низкое. Говоря по правде, с интеллектуальной точки зрения их можно только презирать. Но скепсис относительно того, что они доведут дело до полного коллапса, исходил из того, что ты можешь быть тупым. Это печально, но так бывает. Но уж с инстинктом самосохранения должно же быть в порядке! Это базовый инстинкт самых древних слоев даже не головного, а спинного мозга. Даже амеба где-то там, двумя-тремя молекулами своего ДНК хочет жить и обладает зачаточными рефлексами, направленными на выживание. Среди 80 миллиардов нейронов стандартного человеческого мозга у кремлевских должна же найтись хотя бы парочка, отвечающая за выживание. Ну не все же 80 миллиардов отвечают за жадность и тупость?

Строго говоря, чтобы попасть в катастрофу, делать ничего не нужно. Второй закон термодинамики последовательно доведет дело до нее. Энтропия — штука такая, что если ничего не делать, она заполнит всё. Была такая казнь — человека сажали в огромную стеклянную бутыль и кормили-поили. В итоге он захлебывался в своей собственной энтропии. Месяц-два, и привет.

Поэтому я и не верил до последнего, что российская власть закроет за собой все двери. Переход к агрессии и террору — это коллапс. Это однозначное разрушение нынешней системы власти и управления в России. Хотя и здесь есть нюанс — это возможно, если у вас есть проект строительства принципиально новой системы управления. С новым источником, новым проектом развития, если у вас есть ядро этой будущей системы управления, которая будет инкорпорирована в хаос, который возникнет после краха текущей системы. Тогда — да, проектная катастрофа может носить рациональный смысл.

Новейшая история нашей страны, между прочим, имеет примеры подобных катастроф, в том числе и с использованием террора. Борьба двух принципиально отличных друг от друга проектов развития — условного троцкистского с его нацеленностью на Мировую революцию, и условного сталинского с идеей строительства социализма в отдельно взятой стране — привела к катастрофе, в ходе которой прежняя система управления Советской России была уничтожена, а на ее месте возникла иная, нацеленная на внутреннее развитие. Террор стал инструментом перехода и уничтожения прежней системы управления и ликвидации конкурирующего проекта развития. Не стану ни восхвалять мудрость и прозорливость вождя народа, ни голосить про тридцать седьмой год (ах, как это печально). Победи в этой борьбе идеи Троцкого — жертв было бы не меньше. А то и, пожалуй, побольше. Лев Давыдович был еще менее терпим к идеям гуманизма.

Тем не менее, строго рационально террор, как инструмент проектной катастрофы с последующим переходом к новой системе управления, обладал логикой: разрушаем предыдущую систему, создаем новую с новым функционалом, новым источником развития, новым кадровым ядром и новыми задачами. Террор расчищал площадку и именно поэтому был конечен, как и любой процесс демонтажа.

Если мы возьмем любой пример в истории, где власть берет на вооружение террор и неограниченное насилие, в большей части рассматриваемых случаев можно уловить закономерность: везде террор был переходным этапом, решающим единственную задачу: расчистку пространства от прежней модели управления и переход к новой. С новыми задачами и новым проектом. Та же хунта в Чили в 1973 году, на которую так вздыхали с умилением наши «младореформаторы» — Пиночет расчистил площадку и начал свои реформы, создав под них жесткий авторитарный режим власти и управления.

Но есть и примеры иного толка: когда террор становится инструментом не развития, а консервации системы управления, которая к моменту запуска террора утратила способность к развитию и деградировала до состояния неспособности к «нормальному» управлению. Как пример можно привести Венесуэлу или сегодняшний Иран. Ну, и теперь к этому славному перечню присоединилась и Россия.

Кстати, наша либеральная общественность очень любит приводить пример КНДР, как террористической диктатуры. Увы для общественности, это заблуждение. КНДР — вполне устойчивая тоталитарная диктатура, в базе которой имеется вполне рабочая идеология, внутри которой действуют механизмы как принуждения, так и убеждения. И в таком состоянии КНДР может существовать достаточно долго, тем более, что ее система управления вполне вписана в местную традицию и культурный код. А вот ни Иран, ни Венесуэла, ни тем более Россия не могут даже претендовать на звание тоталитарных, так как либо в них абсолютно отсутствует хоть какая-то идеология (как в России), либо эта идеология не разделяется большинством населения. То есть, она существует, но население «перегорело» и пропускает эти идеи мимо себя. Раньше — да, впитывало и руководствовалось, но без развития любая даже очень хорошая идея выгорает и превращается в унылые догмы, которые можно без запинки оттарабанить на политинформации, но верить в них и руководствоваться ими — увольте. В общем, сегодняшние террористические диктатуры не являются тоталитарными, что и определяет их неустойчивость.

Россия здесь занимает особое место в ряду террористических диктатур. Все дело в том, что мы очень и очень большие просто по размерам. При этом фактически Россия — это вполне стандартная империя с метрополией и колониями, где роль метрополии играет федеральный центр, высасывающий ресурс из регионов-колоний. А значит, она полностью подчиняется транспортной теореме, которая неумолима: удерживать единство территории можно только в одном случае — при опережающем развитии метрополии. В ситуации, когда развитие замедляется, единственным способом держать остается ускоренное «опускание» периферии в развитии при ужесточении контроля над ней.

Как раз сегодня очередная годовщина Беслана. И помимо самой трагедии, Беслан стал критической точкой режима. Именно после Беслана руководство страны перешло к ликвидации избирательной системы, введя для начала назначаемость губернаторов, и завершив ликвидацию полным обнулением смысла выборов как таковых на всех уровнях. Без этого создать авторитарную диктатуру было бы весьма и весьма затруднительно, так что еще очень большой вопрос — насколько «удачно» и «вовремя» произошел теракт в Беслане. Точно к моменту, когда режим в нем начал очень сильно нуждаться. Примерно так же крайне удачно и вовремя взорвались дома в Москве, Волгодонске, Буйнакске и почти что чуть не взорвался дом в Рязани, но там не повезло, «учения» пришлось прекратить досрочно.

Беслан стал знаковым еще в одном смысле — именно в дни трагедии началась стремительная карьера Маргариты Симоньян, которую приметили за ее идеологически правильные репортажи и очень быстро превратили ее в один из самых отвратительных символов медийного террора режима против страны, когда ложь и беспредельный цинизм стала ключевым признаком всей пропаганды. Симоньян полностью отвечала затребованным качествам, но вслед за ней подтянулись и другие представители этой славной когорты нынешних Юлиусов Штрайхеров. Хотелось бы, чтобы они и закончили, как их идеологический прародитель.

Россия, в отличие от Ирана или Венесуэлы, не может долго держать террор в качестве инструмента стагнации — разрушение системы идет гораздо более быстрыми темпами в силу размеров самой системы и противоречий, которые обостряются в ходе распада системы управления.

Но главное здесь в ином: у российской правящей элиты нет и не может быть проекта перехода к иной управляющей системе, так как для новой системы управления требуется и новый объект управления, то есть — новый проект развития, которого нет и не будет при нынешних. Кремль не может позволить себе создать новый проект, так как под него потребуется и новая элита. Вообще новая. Ну, и кто сам себе добровольно будет копать могилу?

Террор и агрессия, которые развязаны, начиная с 2020 года и идут только по нарастающей (а иначе и невозможно, так как нарастают и противоречия), ставят перед собой только одну задачу — не разрушить нынешнюю систему управления и создать новую, а наоборот — удержать на плаву то, что идет ко дну. Это абсолютно бесперспективная задача, так как террор — это инструмент разрушения, но не сохранения.

Возвращаясь к тому, с чего я начал. До 2020 года я не мог себе представить, что действующий режим окажется настолько нерациональным, что позволит себе переход к неограниченному насилию, не имея никакого параллельного проекта. Теоретически таким проектом мог стать объявленный в начале 2020 года «трансферт», но он лопнул уже в апреле, когда Кремль был вынужден поддержать глобальную инициативу с «пандемией». Да и сам по себе «трансферт» — это тоже не про новое, а про удержание старого.

«Пандемия» разрушила проект трансферта, от которого остались бессмысленные и уже ненужные изменения в конституции, и Кремлю пришлось срочно исправлять ситуацию через «обнуление». Которое явно не входило в исходный проект «трансферта» и даже наоборот — задачей было не отправить президента на новый срок, а освободить его вообще от президентства, создав для него персональную структуру над всеми структурами власти. Не срослось.

Правда, «трансферт», даже если и был бы осуществлен, новой системой управления назвать было нельзя — под ним не было нового проекта развития, не было источника развития, это был проект консервации системы с тем же функционалом, но с иной структурой. И, кстати, не факт, что более устойчивой — пример Казахстана показал, что аналогичный пост Отца народа был быстро обнулен правящей знатью.

А раз так, то террор, агрессия и насилие, которые стали мейнстримным инструментом управления в 2020 году и далее, были абсолютно нерациональны и даже губительны в первую очередь для самой системы управления. Она ускоренно разрушает саму себя, причем как при любой катастрофе, это процесс динамический и самоускоряющийся. Физическое тело, падающее в черную дыру, буквально разрывается силами притяжения по мере приближения к горизонту событий, и доходит до него уже полностью деструктурированным. Здесь та же история — чтобы удержать пресловутую «стабильность», режим вынужден ужесточать насилие, которое разрушает в первую очередь его самого. Чем больше и быстрее происходит это разрушение, тем больший террор требуется для поддержания устойчивости. Логично, что в какой-то момент наступит предел, за которым ресурс террора будет исчерпан, и его уже невозможно будет расширять. С этого момента обрушение режима приобретет окончательный и необратимый характер.

[В скобках могу сказать, что математически посчитать подобную модель крайне непросто. В отличие от модели любого вида кризиса (структурного или системного) модель катастрофы всегда триалектична. То есть, помимо стандартной диалектической пары «субъект-объект» в этой модели должен присутствовать и еще один динамически изменчивый аттрактор «среда». Считать такую модель строго невозможно (в качестве примера можно привести модели погоды, которые хорошо считаются на неделю-дней десять, но затем в силу динамики изменения параметра среды ошибка расчетов превышает допустимые величины и поэтому всегда должны корректироваться). Такую модель приближенно можно считать по критическим точкам, между которыми можно допустить, что аттрактор «среда» неизменен. После достижения критической точки требуется корректировать модель, внося в нее новые значения параметра среды.

На мой взгляд, ближайшая критическая точка — примерно октябрь-ноябрь этого года. Это не значит, что произойдут какие-то резкие изменения, но они накопятся, и обстановка может приобрести качественно иной вид, чем он был примерно в апреле-мае, когда возникла нынешняя критическая точка, выражающаяся в полном исчерпании наступательного потенциала российской армии и перехода ее к обороне в украинском конфликте. Убийство Пригожина, кстати, я бы не стал считать критической точкой происходящего, как и его неудавшийся мятеж. Вот если бы удался — тогда да. Новая критическая точка тоже будет связана с украинским конфликтом и, скорее всего, к октябрю-ноябрю уже ВСУ полностью исчерпают свой наступательный потенциал и остановятся там, что сумеют отвоевать. Вот тогда и возникнет новая ситуация, которую можно будет корректировать примерно до весны.]

Накопление противоречий идет в ходе катастрофы неуклонно, но с разной динамикой. Спекулировать по поводу сроков, когда обрушение станет неизбежным, смысла сейчас нет. На самом деле, к нему уже все готово. Мятеж «Вагнера» показал, что система полностью неустойчива. Вопрос даже не «когда», а «как».