Любая катастрофа — это реакция системы на исчерпание модели развития предыдущей системы. Предыдущая система последовательно проходит через все фазы кризиса (структурный, а затем и системный), после чего переходит непосредственно к катастрофе, то есть — переходу к новой системе, обладающей иным источником развития и, соответственно, иной моделью развития. Это, кстати, совершенно не означает вертикального эволюционного роста: к примеру, все модели развития России, включая и предыдущий социалистический, исходили из прямых рентных источников, то есть, поступлений от торговли естественным ресурсом с последующим ее перераспределением по всем стратам общества. По сути, менялась лишь модель перераспределения. Советская модель была, безусловно, более перспективной с точки зрения развития, так как перераспределение ренты шло не на текущее потребление, а на развитие системы. Нынешняя модель ущербна в первую очередь тотальным перераспределением ренты на потребление в ущерб любому развитию. Но в любом случае мы всегда имели ту или иную модель ресурсного государства, которое по С.Кордонскому «всегда находится в более или менее глубоком кризисе, имеющем форму перманентного дефицита ресурсов. Государство стремится выйти из кризисов, ужесточая контроль за распределением имеющихся ресурсов, а также мобилизуя новые».*

* Кордонский С.Г. Ресурсное государство

В бытовом понимании катастрофа — это некое стремительное и очевидное событие в острой фазе, и в узком понимании такое представление о ней, конечно, вполне справедливо. Однако оно совершенно неполно, так как в подобном понимании полностью отсутствует контекст — то есть, объективные причины, которые создали пространство катастрофы, маркеры назревания самой катастрофы, «спускового крючка» — то есть, события, которое и запустило катастрофу (его модно именовать «черным лебедем», в каком-то смысле приближенно можно использовать и этот термин) и, наконец, крайне важным становится развитие катастрофы. Как правило она обычно достаточно структурирована (для России большинство социальных катастроф носит структурно почти однотипный характер, и совершенно точно нынешняя будет протекать так же, как и предыдущие — по крайней мере, в том случае, если нам не удастся преодолеть целую серию «проклятий», неизменно возвращающих нас в одну и ту же циклически повторяющуюся систему противоречий, которые столь же неизменно заводят нас в один и тот же стандартный круг проблем с последующим однотипным обрушением). Тем не менее, рано или поздно, но циклически повторяющиеся системы разрывают свой проклятый круг и либо выходят на новый уровень эволюции, либо, напротив, инволюционируют, что для социального субъекта обычно означает исчезновение навсегда. Именно так исчезали существовавшие ранее цивилизации — через деэволюционные процессы. Они не могли ни эволюционировать во что-то более сложное, ни удержаться хотя бы в текущем цикле. И исчезали. Русская цивилизация (а Россия — это государство-цивилизация) не исключение.

Глубокая социальная катастрофа в этом смысле всегда математически является катастрофой типа «сборка», в ней всегда имеется два параметра (первый параметр — поведение и стратегия правящей страты, второй параметр — поведение социума), и в зависимости от величин этих параметров она может либо развиваться поступательно и иметь одно стабильное решение, либо с возвратом назад, и тогда стабильных решений может быть два. Чтобы пояснить — у любой революции всегда есть возвратный процесс — контрреволюция. Иногда контрреволюция побеждает, но даже в этом случае возврата к прежней системе уже нет, она хотя бы структурно, но претерпевает необратимые изменения.

Как пример: египетская революция 2011 года демонтировала персонализированный режим Мубарака, который отчетливо шел на узурпацию власти семейным кланом Мубарака, что не устраивало элиту. Поэтому она дала возможность взять власть в свои руки революционерам-ихванам, после чего переиграла их в аппаратной борьбе и закрепила успех военным переворотом 2013 года. Формально к власти вернулась прежняя элита, но персонализированный режим Мубарака был заменен более коллегиальным и более консенсусным с точки зрения правящей в Египте военно-чиновничьей касты фелюлей. Контрреволюция победила, но прежняя система так и не вернулась.

Поэтому любая социальная революция всегда решает два уровня задач. На первом уровне находится новый источник развития и вокруг него выстраивается новая модель развития. В упомянутой египетской революции источником развития стало серьезное изменение перераспределения ресурса (здесь речь идет, скорее, об административном властном ресурсе) — узурпированный ранее кланом Мубарака властный ресурс перешел в коллективную собственность правящей страты, которая теперь получила возможность распределять его менее конфликтным способом, чем ранее, чем создала принципиально новую систему противоречий, а значит — и модель развития.

Второй уровень задач любой революции: решение проблемы «инволюция — существующий цикл противоречий — эволюция». То есть, либо деградация, либо повторение прежнего цикла противоречий, либо выход на новый эволюционно более высокий уровень противоречий и развития. Так как любая катастрофа всегда идет через точки бифуркации — то есть, выбора из двух путей, в ходе революции делается два выбора. Вначале между регрессом и статичным положением, затем (если выбор завершился в пользу текущего цикла противоречий) происходит выбор между ним и рывком вверх. Но как правило, революция успевает «сжечь» достаточно большой ресурс к этому моменту (а революционный ресурс, как и любой ресурс, всегда дефицитен) и преодолеть фазовый барьер этого выбора практически никогда не удается. Эволюционный скачок — это всегда феномен, но не правило.

В скобках можно отметить, что более простой тип математической катастрофы — «складка» — является обычным для классического элитного переворота. В ней есть только один параметр — правящая элита, народные массы к решению не привлекаются, поэтому решение всегда стационарное: либо переворот удается, либо он проваливается. Без промежуточных состояний. И опять же в скобках уточню — все математические модели в приложении к социальным процессам являются нестрогими и достаточно приблизительными, так как рационально исчислить социальный процесс невозможно даже теоретически. Иррациональный фактор социально-психологического поведения участников процесса всегда является фактором неопределенным, и он, безусловно, может влиять на любые строгие модели. И, конечно, влияет. Это то, что называется «ролью личности в истории», где личность может быть персонифицирована или распределена между целым рядом конкретных людей.

Россия находится в циклическом повторяющемся кризисе по причине так называемой «дилеммы Соколова» (я её упоминал в одном из предыдущих текстов), власть всегда делает один и тот же выбор между инновационным развитием страны и ее целостностью. Выбор всегда один и тот же и заканчивается он строительством вертикально-интегрированной системы управления, которую в просторечье называют имперской (хотя это не совсем корректное именование, так как империя — государственная система управления военного сословия, в отсутствие военного сословия понятие «империя» теряет свой содержательный смысл, становясь нестрогим, а потому крайне широко толкуемым. К примеру, сейчас модно называть нынешнюю Россию империей, хотя имея у руля управления страной касту насквозь коррумпированных и криминализированных силовиков, срощенных с организованной преступностью, говорить об империи попросту нелепо. Здесь более логично говорить о мафиозном государстве, хотя и это определение вряд ли можно считать строгим.

Так вот, выбор всегда один и тот же, и ответ на него тоже один и тот же — власть не в состоянии в рамках вертикально интегрированной системы управления обеспечить инновационное развитие, поэтому даже в случае мобилизационного рывка в рамках вертикального управления этот рывок оказывается очень коротким и влечет вместе с собой огромное число несбалансированных противоречий, которые приводят (и довольно быстро) к затуханию темпов развития и переходу к стагнационной модели. Два модернизационных рывка в таких условиях, которые проводили Петр Первый и Сталин, привели к серьезному инновационному развитию страны ценой появления очень большого числа новых противоречий, которые либо вообще не были разрешены, либо были скомпенсированы за счет частичного возврата развития назад.

Правда, были и попытки выйти за рамки цикличной модели. Попытки перехода к той самой эволюции, которая должна была привести к «разрыву» замкнутого круга. Первый раз — реформы Александра Второго после поражения в Крымской войне, когда государство, по сути, «отпустило вожжи» и существенно перераспределило властный ресурс, передав немалую часть полномочий «вниз». Второй раз — в начале 1990 годов, когда был заключен договор о разграничении предметов ведения между федеральным центром и регионами (по сути, первая реальная попытка федерализации страны). Но власть в обоих случаях немедленно столкнулась с резким усложнением управляемого объекта и со своей неспособностью адекватно соответствовать этой сложности. Поэтому обе реформы попросту не успели «развернуться» и дать хоть какой-то видимый результат, который можно было зафиксировать. Отдельные достижения этих периодов существовали какое-то время, но власть восстанавливала управляемость через возврат к централизованной системе управления, ставя крест на развитии. В нынешней итерации процесс прекращения развития был усугублен стратегией правящей касты на разворовывание страны и вывод похищенного в чужие юрисдикции, что привело в крайне сжатые сроки страну к полному коллапсу. Стремительность, с которой проходил кризис по всем классическим фазам (2008 год — начало структурного кризиса, 2012 — начало системного, 2019 год — вхождение в катастрофу, 2021 год — полное вхождение всей системы в катастрофический сценарий) говорит о высочайшем уровне грабежа страны и изъятия у нее ресурса правящей криминальной кастой.

Вообще, нынешний период, безусловно, является абсолютно феноменальным для нашей истории, так как подобной правящей элиты в стране не было никогда. У нынешней знати нет ни малейшего представления об интересах государства, ими движет исключительно шкурный интерес с нулевым интересом к проблемам страны. До сих пор такой ситуации в нашей стране не было, поэтому нет ни механизмов, ни традиций противодействия подобному бедствию. Конечно, принцип Ле Шательё никто отменить не в силах, но нынешняя знать невероятно далеко отвела систему от точки равновесия, поэтому и откат будет необычайно сильным и способным разрушить устойчивость системы до ее полной дезинтеграции.

Сегодня мы можем констатировать наличие всего перечня маркеров идущей (уже не приближающейся, а идущей и развивающейся катастрофы). К ним относятся: полное прекращение вертикальной мобильности во всех стратах, прекращение темпов экономического роста и выход на неуклонное сокращение экономики, полная утрата любых видов целеполагания как элит, так и общества в целом, которая обусловлена исчерпанием парадигмы развития и национальной идеи.

Второй по важности (но не по значению) суммой маркеров катастрофы является стремительная фрагментация общества как по вертикали, так и по горизонтали. В области социально-психологического бессознательного начинается быстрое «всплытие» архетипов: ускоренно актуализируется этническое и религиозное размежевание разных общественных групп, причем они могут дробиться до буквально «атомарных» — идет дробление не просто на «русских» и «инородцев», а «русские» начинают дробиться на кубанцев и сибиряков, москвичей и архангелогородцев, причем теперь это становится разделяющим и антагонистичным признаком. Вертикальная фрагментация маркируется появлением так называемых «двух наций»: элита становится враждебной народу, а народ, соответственно, воспринимается элитой как смертельный враг. Отчасти поэтому террор, которым власть вынужденно начинает управлять обществом, очень быстро расчеловечивает противостоящие стороны этой враждебной системы отношений. Пытки и издевательства вплоть до расправ и бессудных убийств становятся нормой отношения к населению со стороны власти, население с некоторым опозданием, но переходит к ответным действиям аналогичного характера, которые до поры до времени носят латентный характер, но в период обострений убийства представителей власти становятся нормой. Прямо сейчас нечто подобное происходит в Иране, где протестующие буквально забивают камнями карателей из полугосударственных террористических группировок «Басидж», убивают полицейских и боевиков КСИР. В революционном Петрограде буквально за три дня Февральской революции были убиты минимум 20 процентов всего корпуса городовых. Очень похожие сцены можно было наблюдать в ходе событий на Украине в 2014 году и так далее. Нет никаких сомнений, что в ходе обострения в России будут происходить ровно такие же эксцессы.

По сути, остается последний маркер, который еще не засвечен и не проявлен в полной мере: это выход противоречий за пределы группировок правящей элиты и вовлечение в схватку между ними подчиненных общественных групп (страт). Этот маркер становится тем самым спусковым крючком, дернув за который, катастрофа становится пулей, вылетающей из ствола. Остановить ее после этого уже невозможно. А кто именно дернет в итоге за этот крючок, будет уже совершенно неважно.

Автор — независимый политаналитик Анатолий Несмиян (@ElMurid)