Любые модели «постпутинской России» упираются в не слишком очевидное, но тем не менее буквально непреодолимое препятствие. Речь идет вот о чём.

Мы уже однозначно находимся в сценарии катастрофического обрушения страны. Никаких возможностей для проектных реформ не существует, поэтому все события и «при Путине», и «после Путина» будут развиваться только стихийно. Это и создаёт ключевой неопределённый параметр любой модели будущего: никто не может ни сказать, ни даже предположить, до какого нижнего уровня деградирует обстановка, и каким вообще будет этот уровень. Вариантов слишком много, чтобы пытаться хотя бы рамочно сценировать «нулевую точку», с которой станет возможной хоть какая-то даже не созидательная, а стабилизирующая систему деятельность.

В этом смысле любые детальные или даже рамочные статьи на тему «Как нам обустроить Россию» не имеют практической ценности: любое строительство начинается хоть с какой-то устойчивой точки, и если ее нет (а точнее — она не определена), то планирование буквально висит в воздухе, а потому является абстракцией и во многом даже маниловщиной.

Поэтому я сейчас отношусь ко всем идеям реформ, переформатирования и прочих благоустройств не то чтобы со скепсисом, а просто без малейшего интереса. Они сегодня не представляют никакого смысла.

После этого вступления так и напрашивается слово «однако» или «но», после которого последует немного более жизнеутверждающий текст. Правда, как говорил Эддард Старк «Всё до слова «но» — лошадиное дерьмо», и, к сожалению, здесь я с лордом Старком категорически не соглашусь. Как раз проблема действительно реальна и она существует, хотя любая проблема для того и нужна, чтобы искать из нее выход. Поэтому я не буду говорить ни «но», ни «однако», а продолжу — о том самом возможном выходе, который задается сложившимся непреодолимым сегодня препятствием.

Вне всякого сомнения, даже если нет точки отсчета, с которой возможно начать возвращаться из путинского (а говоря более общо — из мафиозного и криминального кошмара, в которую он и его клика втащили страну) настоящего, то образ будущего все равно нужно иметь перед глазами. Образ будущего — это то, что никогда не наступит, но как линия горизонта, должно быть всегда перед глазами. Даже если мы не знаем и более того — не можем знать, как именно придется вытаскивать страну из нынешнего и, к сожалению, будущего состояния, так как впереди крайне безрадостные события тяжелейшей катастрофы, равной которой, возможно, у России не было никогда, то все равно нужно держать в уме то, куда нужно стремиться.

Образ будущего выглядит всегда двояко. Во-первых, нужно обозначить те его параметры, которые ни при каких обстоятельствах не должны повториться. Это рамки, по которым и будет происходить деление людей в ходе неминуемой уже гражданской войны. Люди всегда охотнее объединяются на идеях отрицания. Отрицание противоположной идеи может создавать союзы, которые в рамках позитивной концепции могут не совмещаться принципиально. Поэтому любая гражданская война всегда многостадийна — вначале коалиция тех, кто «дружит против» другой такой же коалиции, побеждает, а потом начинает делиться уже внутри себя на такие же, но уже новые коалиции «против».

В общем, первый контур любого образа будущего — это его рамки. Рамки категорических запретов, за которыми никакое объединение невозможно. Кстати, именно так и возникает этика — через обозначение неприемлемого. Десять заповедей все носят ярко выраженный отрицающий характер «не убий, не укради, не прелюбодействуй» — то есть, добрым христианином может быть любой, кто не переступает эти императивные запреты. Внутри них он вправе строить свою жизнь так как считает нужным, но только внутри.

Хотим ли мы, чтобы путинский Мафия стейт повторился в будущем? Думаю, ни один вменяемый человек на этот вопрос не может ответить положительно. Даже сторонники имперского и централизованного устройства страны во многом отдают себе отчет в том, что бандитская малина — это совсем не государство, это только бандитская малина с лиговской (или любой другой) шпаной у руля.

Где у путинской мафиозной структуры спрятана кащеева игла? В вопросе собственности? В вопросе контроля (то есть — западный сюжет с разделением властей, их балансом, развитом демократическим обществом и свободами? Или наоборот — сталинское суровое устройство с моментальной отправкой в компост отошедшего от генеральной линии?) Что делает мафию мафией?

Ответ не слишком очевиден, но он известен. Мафия становится частью государства, когда получает доступ как к власти, так и к собственности. При этом возникает новая неразделимая категория «власть-собственность», которая по сути, является единым целым, комплементарной парой. Как только любой мафиозо лишается одного, он моментально теряет и другое, после чего его практически со стопроцентной вероятностью навсегда выписывают из братвы. Второй отличительный признак мафии заключается в сращивании организованной преступности с государственным аппаратом до состояния, когда любой государственный служащий является членом одного из преступных конгломератов и наоборот — любой член такого конгломерата является государственным служащим. И снова комплементарная пара, не существующая по отдельности.

Я полагаю, что аналог Нюрнбергского процесса над государством Путина должен состояться. И не столько это вопрос справедливого возмездия (ну, допустим, повесят за шею пару десятков преступников — вернет ли это миллионы убитых ими, а главное — вернет ли оставшимся те десятки лет, которые ушли из жизни впустую? Российский народ, который мог за тридцать последних лет стартовать и добиться колоссальных успехов и достижений, буквально в никуда спустил как минимум два последних десятилетия. Которые уже не вернуть никогда с их возможностями. Собственно, главное преступление этого режима — не то, что они обокрали страну на деньги. Они украли у страны и людей самое ценное, что вообще есть — время). Так вот, такой трибунал над режимом необходим для того, чтобы он чеканно обозначил отличительные особенности и черты этого режима, дал им определение и сформулировал условия, при которых эти особенности из латентных превращаются в реальные. Это необходимо для того, чтобы во всех последующих решениях, принимаемых государством, стояли железобетонные блоки, не дающие снова запустить создание подобного режима. Должны быть навсегда выжжены условия, при которых преступность снова сумеет захватить государственную власть и сделать само государство, как говорил прокурор Руденко на Нюрнбергском процессе, орудием своих преступлений. Для России нынешняя ситуация уникальна как раз тем, что впервые за нашу историю на ее территории возникло полноценное мафиозное государство, за два десятилетия дошедшее до своей логической точки. И раз так — то оно должно стать первым и последним в ее истории.

Но российский Нюрнберг, будем надеяться, состоится, но состоится, увы, не прямо завтра. А потому и без него возможно уже сейчас сформулировать ключевые запреты, которые должны быть положены в образ будущего: ликвидация условий для существования единых систем «власть-собственность» и системы «государство-преступность», где оба компонента системы представляют собой неразрывное целое. Власть должны быть предельно жестко отделена от собственности, государство должно загнать оргпреступность туда, где ей и место — в маргинальное подполье, и любые даже подозрения в контактах одного с другим должны пресекаться на корню.

Только в этом случае можно приступать к обсуждению любых следующих шагов по выходу из текущего катастрофического состояния. В реальности, отношение к режиму Путина и создание условий для того, чтобы никогда впредь он не смог возродиться, становится первой точкой раздела, первым конфликтом в числе многих, который придется преодолевать. Любой режим «после Путина» будет вынужден отвечать на этот вопрос — является ли он его реинкарнацией и точно таким же мафиозным, просто с другим боссом во главе, либо возврата к уголовно-криминальному режиму не будет. Но тогда придется ставить вопрос о существовании основы путинского режима, его системных условий. Это и есть первая точка выбора, которых будет на самом деле много. Но только после того, как будет твердо решено, что возврата к воровской малине не будет.

Шаги, которые последуют после первой точки выбора (в том случае, если ликвидация Мафия стейт состоится) тоже не слишком очевидны, и ко всему прочему, крайне противоречивы и несут в себе ожесточенный внутренний конфликт. В чем суть этого конфликта?

Существует так называемая концепция Дмитрия Сорокина, высказанная им на VI Международном конгрессе «Производство, наука и образование» в 2019 году. Собственно, он высказывал её и ранее, но в 2019 году сформулировал её в предельно сжатом и в то же время полностью самодостаточном виде. Процитирую суть концепции (её ещё называют «дилеммой Сорокина»):

«…Хронические неудачи России в деле технологической модернизации государства имеют свою политэкономическую логику, которая в сжатом виде выглядит следующим образом. Обширная территория страны и её тяжёлый климат требуют сильной центральной власти для сохранения её внутреннего единства и обеспечения внешней безопасности; в противном случае страна либо сама распадётся, либо подвергнется военному вторжению извне. В свою очередь, сильная власть приводит к деспотии чиновников, которые создают бесконечные помехи предпринимателям и инноваторам; подобный институциональный климат приводит к тому, что отечественный рынок технологических инноваций является небольшим и крайне вялым. Инновации же не просто возникают, но развиваются и доводятся до серийного производства только в либерально-демократических обществах.

При этом отказ от авторитарной власти в пользу развития либерально–демократических основ в российском обществе способствует возрастанию «объёма хаоса» с самыми негативными последствиями. В связи с этим, по мнению Дмитрия Сорокина, альтернативы авторитарной центральной власти для России нет, следовательно, она никогда не станет мировым технологическим лидером…»

Является ли «дилемма Сорокина» реальной, а не выдуманной проблемой? Да, безусловно. Более того — она является своего рода следствием другой модели, известной под именем «транспортной теоремы Переслегина», которая звучит в цитате так: «…провинция отпадёт от государства, если информационная и транспортная связность между центром и провинцией станет существенно меньше, чем связность внутри провинции или между провинцией и зарубежным центром управления…» В более понятном виде она интерпретируется следующим образом: если темпы развития центра централизованного государства меньше, чем темпы развития ее периферии, резко возрастает риск обособления или даже ухода периферии либо под другой центр, либо в самостоятельное «плавание». Проще говоря, «транспортная теорема» также требует принудительного торможения развития регионов ради сохранения целостности государства. Уточню — речь идет именно о государстве жестко централизованного, структурированного под «вертикаль управления».

В совокупности «дилемма Сорокина» и «транспортная теорема Переслегина» не оставляют России никаких шансов: она обречена на стагнацию или в лучшем случае на локальное развитие в ущерб всей остальной территории в обмен на целостность (а значит — и независимость) России как единого государства.

Трудно спорить с такой постановкой вопроса, и уверен, что сторонники точки зрения на целостность России как государства вполне способны пожертвовать любым проектом развития инновационного типа, если (а точнее — когда) он будет угрожать ее целостности.

Однако думаю, что такая постановка вопроса ложна. В первую очередь потому, что она исходит из целостности России, структурированной под имперскую вертикаль. По сути, воспроизводя именно вертикальную модель развития России, мы всегда будем сталкиваться с проблемой ее развития, которое всегда в такой модели будет противоречить целостности ее вертикального управляющего контура.

Схема размыкается, если мы откажемся от вертикали управления как таковой. Если имперская модель, бесконечно воспроизводящая один и тот же стагнационный кризис, переходящий в катастрофу, будет заменена на распределенную модель управления — федеративную, земельную, конфедеративную.

Да, крайне непривычно, да, очень непросто, да, не вписывается в традиционную логику управления. Но — на дворе 21 век. Может, уже пора?

Я думаю, что вторая точка расхождения интересов как раз и будет проходить по этому вопросу: либо централизованная схема управления, традиционная и безнадежная в плане развития, либо распределенная с выходом на развитие страны через инновационные решения. Это стратегический выбор, который придется делать, и он станет той точкой перегиба, после которой «постпутинская» Россия может зайти на все тот же привычный круг, в конце которого все тот же катастрофический обвал, либо изменить модель и государственного строительства, и управления и (в конечном итоге) — своего будущего. Оно в таком случае становится неопределенным и рискованным. Но взамен страна и народ получит шанс. Как именно им воспользуются — это вопрос за рамками любого рассмотрения. Сейчас важно, что он вообще появляется. У имперской России шанса нет вообще.

Рентный конфликт

Точкой устойчивости современного российского конгломерата «государство-общество», вне всякого сомнения, является его глубокая архаика, основанная на специфической системе отношений, которую Маркс был вынужден выделять в особый вид «азиатского способа производства». Напомню, что научный марксизм существовал в крайне узкой нише так называемой Западной (или сегодня она называется Евро-Атлантической) цивилизации. Маркс, описывая закономерности, которые затем были положены в основу его научных воззрений, в реальности описывал европейские и североамериканские реалии. Попытка перенести их на другие макрорегионы оказалась неуспешной, а потому Маркс просто назвал «всё остальное» тем самым «азиатским способом производства» и кратко сообщил, что его модель неважно работает с ним. Впоследствии, из чисто коньюнктурных соображений марксизм был объявлен тотальным всепобеждающим учением, и его стали натягивать вообще на любые общественные и цивилизационные субъекты.

Россия географически частично является Европой, но целиком и полностью подпадает под упомянутый тип «азиатского способа производства», так как рыночные отношения, невозможные без института частной собственности, охраняемой законом и государством, для нас никогда не были базой устройства экономических и общественных отношений. Фактически мы всегда существовали в условиях архаичной рентной экономики, которая в разные исторические времена приобретала разный вид, но по сути оставалась ею практически всегда.

Эта архаика воспроизводится на разных этапах существования страны и генерирует один и тот же тип конфликта, переходящий из одной эпохи в другую.

А. Эткинд называет такой тип отношений «супер-экстрактивным государством»*:

«Супер-экстрактивное государство собирает свои средства не в виде налогов с населения, а в виде прямой ренты, поступающей от добычи и торговли естественным ресурсом. Это могут быть ясак, процентные отчисления, таможенные пошлины или дивиденды госкорпораций, но важно понять отличие этих поступлений от налогов, которые производятся творческим трудом всего общества и, соответственно, подлежат контролю со стороны этого общества… Так как государство извлекает свое богатство не из налогов, налогоплательщики не могут контролировать правительство»

* Эткинд А. «Петромачо, или Механизмы демодернизации в ресурсном государстве»// Неприкосновенный запас. 2013. № 2(88). С.164.

В чем специфика отношений между обществом и государством в такой схеме? Разные сословия, обладая доступом к разной по объему и структуре ренте, приобретают социально-психологическую зависимость от нее, так как рентная экономика создает в некотором смысле феномен сословной устойчивости: сословие не может сменить доступную ему ренту. Смена или утрата ренты сопровождается разрушением самого сословия. Сама рентно-сословная социальная структура остается неизменной, однако разрушение сословий приводит к социальным потрясениям, вызванным элиминацией прежнего (точнее, прежних) сословий и возникновение на их месте новых.

К примеру, разрушение Российской империи и возникновение на ее месте Советской России (позже СССР) в ходе становления конгломерата «государство-общество» в итоге привело к возникновению новой сословной стратификации: управляющим сословием страны стала партийно-советско-хозяйственная номенклатура (качественно и на научной основе исследованная Михаилом Восленским). Остальное общество также получило доступ к ренте через государственные дотации по различным платежам, субсидиям на все доступные потребительские товары первоочередного спроса, бесплатное жилье (но не в собственности, а по найму) и целую систему гарантий. При этом в СССР сознательно был установлен отсекающий верхний потолок средней заработной платы (при относительно индифферентном отношении к «нетрудовым доходам» в национальных республиках в качестве откупа за лояльность), который и компенсировался довольно широким доступом к рентным косвенным выплатам.

Крах СССР привел к тому, что система низкой заработной платы осталась практически в неприкосновенности для большей части населения, но оно лишилось доступа к обширной системе косвенных социальных выплат (то есть, было лишено ренты). Что, в общем-то, и привело (причем в короткие сроки) к разрушению советской сословной системы и стало причиной общего обрушения всей советской стратификации.

В новейшей России правящее сословие сформировало новый тип отношений «власть-собственность», в котором доступ к ренте и ее распределению через владение собственностью был возможен только через наличие административной или политической власти, выраженной в функционале. На этапе становления этой системы возник системный конфликт между только что народившимся бизнесом и управленческой вертикалью. Пресловутая «семибанкирщина» или попытки людей вроде Березовского захватить «теневое управление» административной вертикалью — видимая часть этого конфликта.

Однако этот конфликт был разрешен в нулевые годы, когда очевидно проигрывающая постсоветская номенклатура сделала ставку на набравшую силу организованную преступность и кооптировала ее во власть. При этом номенклатура была вынуждена поступиться значительной частью как власти, так и собственности, но все-таки сохранила хотя бы что-то. В случае проигрыша бизнесу она потеряла бы вообще всё, так как в рыночных отношениях была очевидным аутсайдером.

Оргпреступность, срощенная с силовым сословием, решила конфликт административной вертикали с бизнесом чисто силовыми методами. История с Ходорковским, который сел на десятилетие или насильственная смерть Березовского — опять же, это видимые маркеры подобного решения. Часть бизнеса признала свое поражение и перешла под контроль новой правящей касты, сохранив номинальное владение собственностью, но она фактически была огосударствлена, превратившись в общаки различных оргпреступных группировок.

В новой сословно-рентной структуре сформировался крайне любопытный тип взаимоотношений между государством и обществом. Государство при этом по факту является «кочевым бандитом» в инерпретации Мансура Олсона — то есть, стратегия всей его деятельности заключается в ограблении территории пребывания и переброске награбленного в другие юрисдикции с последующей его легализации. Это чудовищно неэффективный и крайне затратный метод, неудивительно, что российская знать обладает по разным оценкам общей собственностью и активами в нероссийских юрисдикциях примерно на сумму в триллион или даже полтора триллиона долларов, а за время ее деятельности в качестве управляющего Россией из страны «выкачано» по меньшей мере на порядок больший ресурс. Проще говоря, до 9/10 «добычи» теряется по дороге до легализации украденного. Да и оставшиеся 10 процентов еще нужно сохранить — и мы видим, что сейчас Запад активно «раскулачивает» российских собственников.

Обществу же предложены два вида ренты, один из которых — традиционный через субсидии и фактически подачки в виде тех или иных социальных выплат, второй вид — принципиально иной вид ренты, позволяющей выживать или даже добиваться локальных личных успехов. Называется этот тип ренты «договором лояльности», то есть, государство закрывает глаза на «серую» деятельность на грани или даже за гранью закона, не облагаемую налогами (или по крайней мере налоговый пресс и контроль за ней не ведется — отчасти из политических соображений, отчасти из-за невозможности администрирования такой по сути сетевой деятельности через иерархические структуры контроля). Простыми словами этот договор можно выразить так: мы вас не трогаем, вы лояльны к любым нашим действиям, в том числе и по отношению к вам.

Проблемы начались, когда система вошла в непреодолимый системный кризис в 2012 году. Системный кризис наступает, когда свободный внутренний ресурс оказывается исчерпанным. То есть — его становится хронически недостаточно для продолжения прежней деятельности, а под прежней деятельностью нужно понимать только одну — продолжение ограбления страны правящей стратой.

Именно для этого и была введена так называемая «оптимизация», сформулированная в «майских указах» 2012 года. Оптимизации, а по сути — перераспределению — подлежало всё за исключением все более усиливающегося и ускоряющегося грабежа страны. Именно в период «оптимизации» мы видим колоссальные по своему объему и размеру траты, которые по сути, ушли в никуда — это и строительство гигантских трубопроводных систем «Потоков», это и Олимпиада, на региональном уровне мы отчетливо видим такие же проекты вроде известного московского «перекладывания плитки». Эти огромные бессмысленные с точки зрения общественной пользы затраты были тем не менее крайне полезны непосредственным выгодополучателям, которые «осваивали» выделенные средства и перекачивали их в известных им направлениях. Сокращалось всё остальное, и в первую очередь — то, что называется социальными расходами.

По сути, у населения страны государство начало ускоренно отбирать одну часть данной ему ренты: социальные выплаты и подачки путем их тотального сокращения и изъятия. Это вылилось и в печально известную «пенсионную реформу», и в «ковидную катастрофу» 2021-2022 годов, когда обнаружилось, что система здравоохранения неспособна справляться с кризисом, продолжая свою текущую деятельность. В 2022 году обнаружилось, что триллион долларов, брошенный на «укрепление обороноспособности» испарился в неизвестном направлении, а армия снабжается на остатках складских запасов еще советских времен со слабыми вкраплениями текущего крайне хилого производства.

Но и этот ресурс небесконечен, и с начала 2020 года государство перешло к изъятию последнего вида ренты, доступного податному сословию — тот самый общественный договор лояльности. Теперь государство лезет в карман и пытается контролировать «серую» жизнь человека, требуя делиться с ним крайне скудными доходами, получаемыми ранее людьми бесконтрольно со стороны государства и позволяющими им выживать в условиях недоступности всех остальных видов доходов. Попытки эти в силу крайней слабости управления несистемны, но даже они при сложившемся исключительно хрупком равновесии на последних остатках устойчивости подрывают его.

Социальная психология общества на этом этапе направлена на попытки сохранения хотя бы имеющегося. Отсюда и очевидная ригидность общества, которое пытается выживать на локальном уровне, уклоняясь от действий государства по окончательному обрушению общества в тотальную нищету. Поэтому нет бунтов и протестов, хотя здесь государство пытается страховаться через тотальный бессистемный террор «по площадям».

Однако нужно понимать, что разрушение сложившейся системы рентных отношений неизбежно ведет к разрушению и самого податного сословия. Когда это разрушение дойдет до критического уровня, психология спасения имеющегося буквально рывком перейдет к новой ценностной парадигме — требованию справедливости. Причем для рентно-сословного общества требование справедливости — это всегда требование о доступе к новой ренте, а значит — лишение ее правящего сословия.

На этом фоне возможны разные комбинации, но все они в итоге сводятся к тому, что единство правящей касты разрушается, и она делится на две основные группы: одна пытается защитить доступ к привычной ренте, вторая — под лозунгом установления новой справедливости будет пытаться перераспределить имеющуюся ренту, отобрав ее у первой группы и частично поделившись ею с населением. По крайней мере на первом этапе.

Кстати, интересное наблюдение: уже сейчас можно персонифицировать эти две группы, которые неизбежно будут возникать в ближайшем будущем. Второй группой, готовой возглавить рассерженный народ, требующий справедливости, потенциально может стать тандем Пригожина и Кадырова (причем у каждого — своя непересекающаяся аудитория, что, кстати, делает этот тандем достаточно бесконфликтным). При этом даже если правящее сейчас путинское окружение сумеет решить проблему «рвущихся к власти» Пригожина и Кадырова, на их месте появятся другие — запрос на справедливость объективно возникает по мере полного перекрытия населению доступа к любым ресурсам. А значит — всегда найдутся те, кто будет готов и способен использовать этот запрос в личных или групповых целях.

Автор — независимый политаналитик Анатолий Несмиян (@ElMurid)