Критиковать и пинать «Умное голосование», если откровенно, не слишком-то интересно. Сама концепция игры по правилам режима, который ты (якобы) стремишься свергнуть (особый упор делается на «законность» подобного мероприятия, что вызывает буквально смех и ничего более) — концепция либо пораженческая, либо (что еще интереснее) — чистой воды гапоновщина. То есть — банальная провокация, объектом которой выступают протестно настроенные граждане.

В любом случае речь идет о проектном или стихийном «перерабатывании» протестной энергии масс в чистую энтропию. В просторечье это называется «выпуск пара», в более строгой форме такой процесс можно назвать тепловой машиной с нулевым КПД — то есть, вся вырабатываемая энергия рассеивается в окружающее пространство в виде бесполезной теплоты, которая не производит работу. Это и есть социальная энтропия — вроде бы сделано очень много и очень многими, на выходе — ноль. Разговоры про пользу УГ, как некой «тренировки» — это попытка выдать нужду за добродетель. Тепловая станция обогревает окружающее пространство выделяемой бесполезной теплотой, но никто ей это в заслугу не ставит, все относятся к этому как к неизбежному злу. И только.

В общем, критиковать «умное голосование» — занятие совершенно неспортивное. Неприлично злословить в адрес калеки, тем более умственного.

Возникает законный вопрос — а что делать-то?

В реальности есть два пути. Насильственный и ненасильственный сценарий свержения антинародного режима. Оправданы оба, так как продолжение путинского безвременья — это опускание страны в пропасть, из которой нужно будет как-то подниматься, и откровенно говоря, уже далеко не факт, что это удастся. Или удастся — но не всем и не для всех. Распад страны — это может быть еще не самый плохой сюжет «после Путина». И чем дольше этот режим высасывает страну и народ — тем тяжелее будут последствия.

Однако насильственный путь свержения нынешнего полуфашистского (а местами и очень даже фашистского, если взять медицинские опыты над миллионами людей и подготовку к медицинским экспериментам над детьми), скорее всего, в текущем состоянии бесперспективен. Я уже писал, и не один раз: режим создал два мощных барьера на пути своего свержения. Законный путь через голосование невозможен, так как за двадцать прошедших лет избирательное законодательство было трансформировано до состояния, в котором не существует даже теоретической возможности (за исключением локальных флуктуаций) смены власти даже на региональном уровне. Про федеральный и говорить нечего. А отработанные техники и практики масштабных фальсификаций гарантировано пресекают любые отклонения от заданных параметров результата. В этом смысле идея «умного голосования» кроется миллионными приписками в нужную сторону просто насквозь и навылет.

В политическом поле любые попытки свержения режима заведомо будут пресечены созданной карательной машиной. Не только на улице, а и на подходах к ней. Любая попытка организации протестно настроенных граждан будет пресечена еще на этапе формирования такой организации. Структурно создать что-либо более политическое, чем общество филателистов, в России уже нельзя. Либо вы под режимом, либо вас нет. А протест без организующего ядра — это даже скучно. Его можно игнорировать, как в Хабаровске, и он выгорит, его можно подавить молодецкими ударами кулаком в печень или в живот с ноги. А затем еще добавить сроки и штрафы.

В обоих ситуациях сейчас у любого протеста шансов нет. Более того — режим будет только рад слегка поразмяться, так как держать вхолостую сотни тысяч карателей — удовольствие ниже среднего. Их ведь надо чем-то занять. Миллионы молодых здоровых мужиков, вооруженных до зубов и ничерта не делающих — это, в общем-то, отдельная головная боль.

Из сказанного можно сделать единственно верный, как мне представляется, вывод. Несмотря на моральное признание права народа (или части народа) на вооруженное восстание (а это право является естественным и неотчуждаемым. Его можно разрешить, запретить, регламентировать, но отменить его невозможно никому, нигде и никогда), никаких рациональных причин призывать к нему нет. Более того: сегодня любой призыв «На баррикады!» — это классическая провокация, и даже неважно — сознательная или по глупости. Я отношусь к идее насильственного свержения путинского режима категорически отрицательно, как к призыву к заведомой гибели или заключению всех, кто откликнется на него, причем бессмысленной и бесполезной. С нулевым результатом.

Раз так — то остается сюжет с ненасильственным сопротивлением, которое в подходящий момент может перейти в ненасильственное же свержение этого режима. Здесь тоже есть подводные камни, но суть этого сюжета в том, что у режима практически нет инструментов, позволяющих ему столь же эффективно подавить ненасильственный протест, как если бы он подавлял попытку вооруженного восстания.

Есть, как мне кажется, смысл, остановиться на этом сюжете подробнее. Хотя бы потому, что в российской политической культуре к нему всегда было довольно прохладное отношение, и более того — зачастую презрительное. Определение «толстовщина» в России — это, скорее, уничижительное отношение к подобного рода сценариям (хотя Толстой говорил несколько об ином). Почему это так, особого секрета нет. Характерной особенностью России всегда была невероятная ригидность (косность) власти, что всегда выливалось (и выливается прямо сейчас) в доведение всех без исключения противоречий внутри государства, внутри общества и между государством и обществом до кризисов с последующим катастрофическим завершением. И Россия всегда в своей истории развивалась в основном через катастрофические сюжеты. Через авралы, героизм и чудовищные напряжения. Вот это у нас всегда было на ура, но и последствия таких сверхусилий тоже известны. Каждый раз с чистого листа и с полным отрицанием всего предыдущего — неудивительно, что Россия всегда стратегически отставала от своих конкурентов. Когда КПД твоего двигателя как у архаичной паровой машины, а твои соперники давно уже ездят на современных ДВС — то нетрудно понять, кто кого опередит.

Концентрированная суть ненасильственного сопротивления — отказ от сотрудничества с режимом через делегитимизацию его образа в массовом общественном сознании. В основе любой власти (включая и откровенно диктаторские режимы) лежит сотрудничество и послушание большей части социума с государством. Добровольное, принудительное — неважно.

Концепция ненасильственного сопротивления исходит из того, что делигитимизация режима в пределе приведет к своеобразному «социальному отвращению» к режиму, настолько сильному, что в обществе возникнет мощный когнитивный импульс тотального неприятия всего, связанного с режимом. Возникнет мода на игнорирование, бойкот, отказ от любых форм добровольного сотрудничества с властью. На этом этапе допустимым будет считаться лишь выполнение тех обязанностей, невыполнение которых ведет к угрожающим последствиям — арестам, штрафам, уголовным делам или даже расправам.

Кстати, в нашей новейшей истории возникали зародыши такого «социального отвращения», которые так и не были доведены до логического конца, а жаль — позитивный пример всегда можно проецировать на новые задачи. В свое время возникло стихийное и достаточно мощное движение против Лукойла после того, как автомобиль его топ-менеджера убил двух женщин в Москве. Мало того — их же и обвинили в том происшествии. Водитель топа, и убивший мать с дочерью, не понес никакого наказания. Лукойл не стал извиняться, не помог семье, в общем — классическое поведение высокородного джентльмена, сбившего лошадью зазевавшегося горожанина (в «Трех мушкетерах», кажется, именно так кто-то из благородных героев снес по пути зеваку, даже не обернувшись. Нормальное средневековье). В общем, тогда возникло движение под общим лозунгом «Я не заправляюсь на Лукойле». Будь оно на самом деле массовым и долгоиграющим, возможно, что компания ощутила бы на своей шкуре последствия. Но — не стало, сошло на нет. Я, кстати, на автомате до сих пор объезжаю их заправки, и уже даже не потому, что поддерживаю что-то, а просто привык их игнорировать.

Подобные истории для ненасильственного сопротивления — маркер перехода к новому состоянию: состоянию нанесильственного массового бойкота. Именно так в Индии началась их ненасильственная антиколониальная революция, которая и привела к крушению Британской Индии. Тогда градус протеста поднялся очень быстро и сопротивление перескакивало через фазы своего развития быстрее, чем колониальные власти и коллаборационистское правительство успевали не то что реагировать, а даже понимать, что происходит. Другой вопрос, что организующей силы у протеста в Индии не было (хотя был моральный авторитет в лице Ганди — но нужно понимать, что семья или даже точнее клан Ганди — это представители высшей индийской знати, и именно знать сумела перехватить протест и довести его до логического завершения). Будь Ганди человеком из низов, трудно сказать, как бы все обернулось.

В этом плане индийские события могут быть лишь примером, но ни в коем случае не руководством к действиям, так как индийский сюжет в России, скорее всего, будет просто невозможен. У нас нет национально ориентированных элит, всё, что сегодня сидит у власти — это представители мафиозно-коллаборационистских сил и структур. Перехватить протест они, конечно, могут, но на выходе будет либо уже откровенный ДНР-ЛНР с их криминальными структурами управления сверху донизу, либо ускоренный переход к «новой нормальности» (или что там к тому моменту будет мейнстримным проектом для глобальной корпоратократии).

Наш сценарий будет принципиально иным, чем в Индии

И скорее всего, будет запущен традиционным для России способом через верхушечный дворцовый переворот. Проблема такого переворота (причем базовая проблема) в том, что он будет происходить на одном из самых низких уровней управляемости страной на фоне нарастающих катастрофических процессов и ключевой задачей такого переворота станет аппаратная победа одной (или группы) преступных группировок, которые сегодня являются властью. Причина на поверхности — борьба за сокращающийся рентный ресурс вынудит группировки к схватке по принципу «Должен остаться один». В России сформирована дихотомическая конструкция «власть-собственность», утрата одного из компонентов немедленно ведет к утрате и второго. Поэтому аппаратное поражение какой-либо группировки (или конгломерата группировок) немедленно приведет к перераспределению их собственности в пользу победителей. Иных причин для переворота нет и быть не может.

Так вот проблема этого сюжета в том, что управляемость режима в этот момент резко просядет. Это стандартная проблема всех переворотов. Кто-то справляется с ней, а кто-то — нет. В России в 1917 году участники февральского переворота не справились. В Египте в 2011 году фелюли, устранившие Мубарака, тоже не сумели удержать управляемость и сдали власть братьям-мусульманам. В Иране после революции 79 года (там была сложная смесь и переворота, и стихийных выступлений) поначалу представители светской части иранской элиты и оппозиции попытались удержать власть и управление — и тоже не справились. Их снесли аятоллы, подкрепившиеся массами из трущоб Тегерана и провинции. В общем, ситуация фифти-фифти, причем утрата управляемости заговорщиками после их прихода к власти — это, скорее, правило.

Возникает небольшой по продолжительности период, в ходе которого протестные массы могут организоваться. Вот теперь карательная машина перестает работать, и возникает огромное количество самых разных структур.

В этот момент и происходит принципиальное различие между вооруженным восстанием и ненасильственным протестом, как механизмами взятия власти. Вооруженное восстание выдвигает лидеров-командиров. Умеющих насаждать свою волю насилием. И гражданская война (вооруженная, конечно) становится почти неизбежным спутником и следствием вооруженного восстания. Украинцы до сих пор свято верят, что войну на Донбассе начал Гиркин и его 50 стрелковцев, оккупировавших своей могучей силой почти весь Донбасс. (Как неполный автобус «челноков» может захватить целую область — для меня до сих пор загадка). В реальности вооруженный путч в Киеве автоматически сгенерировал полевых командиров Майдана, которые начали насаждать свое разумное, доброе и вечное с помощью насилия. Что вызвало встречное насилие — и заверте… Стрелков попал уже в кипящий бульон, куда и была индуцирована организация вооруженного сопротивления. Но без такого бульона…

Для ненасильственного сопротивления в этот момент возникает принципиально иная схема лидерства — лидерство моральное. Моральный авторитет. Если такой авторитет — представитель элиты, он как правило, становится единственным. Если выходца из элиты нет среди возникающих моральных лидеров — их будет несколько. И у каждого, кстати, свой сценарий, свой образ будущего, что порождает конкуренцию смыслов и борьбу между лидерами и их сторонниками.

Примером первого типа моральных авторитетов могу назвать Ельцина. Он был в конце восьмидесятых непререкаемым авторитетом для всех, кто полностью разочаровался в Горбачеве, и в то же время классово (или социально) близким для значительной части номенклатуры. С оговорками, но своим. Именно это и обусловило его приход к власти на фоне краха Союза. Других просто не было. В Египте в 11 году авторитетов было достаточно много, но они сумели прийти к общему знаменателю (причем достаточно быстро), а так как принципиально исповедовали в первую очередь ненасилие, то и договоренности имели скорее консенсусно-договорной характер. Примерно так же договорились между собой иранские клерикальные лидеры на фоне очевидной недееспособности светских структур власти, пришедших после революции.

У нас сегодня такой фигуры как Ельцин, нет. Это и хорошо, и не очень. Хорошо тем, что появляется выбор. Разные моральные лидеры будут предлагать свои образы будущего, и тут уж как сложится.

Вопрос — а появятся ли такие авторитеты?

Да, несомненно. Они как раз и возникают еще в период существования режима, они и являются лидерами и авторитетами именно ненасильственных действий еще до всех критических событий. Режиму они неопасны — они принципиально против насилия, они всегда одиночки и не приемлют структурного оформления своей деятельности. Режим всегда презрительно относится к «болтовне», не понимая (и это всегда так), что как раз «болтовня» и является тем оружием, против которого у режима нет инструмента противодействия.

Переворот происходит, когда такие моральные авторитеты уже есть, и они получают в ходе краха режима пространство. Ну, а далее все зависит от их личных качеств и того окружения, которое немедленно возникает вокруг таких фигур. Кстати, как правило, их всегда не очень много, причем отсев идет быстро. В том же Египте на пару месяцев после победы революции возник Аль-Барадеи — самый известный египтянин, бывший директор МАГАТЭ, авторитет с мировым именем, сторонник светского проекта, любимец городской интеллигенции и все такое. Египетский Явлинский. И через пару месяцев он пропал, так как его идеи были избыточно завиральными даже для городской интеллигенции. Как, кстати, и у Явлинского. Очень похожие типажи.

Собственно, примерно так я бы мог охарактеризовать (очень грубо, конечно) возможный сюжет, в котором протест народа против воровского режима может быть хотя бы частично использован в виде полезной работы, не рассеиваясь в окружающее пространство без остатка. В этом смысле у «умного голосования» всегда можно найти конкурентов, способных реализовать задачу — смену правящего сегодня режима — с ненулевой вероятностью. Но для этого, как и всегда, должны быть выполнены необходимые и достаточные условия.

Необходимым условием является массовое понимание (подчеркну — именно массовое) невозможности легальным путем свергнуть правящий полуфашистский режим. Ну вот просто потому, что фашистские режимы в принципе не свергаются через выборы. У них нет такой опции. Второе необходимое условие — это массовое понимание единственности выбора пути сопротивления этому режиму через ненасильственный сценарий, инструментом которого является делегитимизация его во всех стратах общества. Понимание и применение всех возможных инструментов ненасильственного сопротивления — бойкот в первую очередь. Бойкот любому сотрудничеству с ним в любой области.

Достаточным условием в таком случае становится тот или иной сюжет внутреннего переворота (будь то именно переворот, как стихийное событие или пресловутый «трансферт», о котором так много, долго и путано говорят уже не первый год и к которому буквально страшатся приступать именно по причине очевидной невозможности управлять процессом). Переворот становится триггером, ломающим сегодняшний репрессивный аппарат и дающий возможность реализации альтернативных проектов (на первом этапе речь идет о проектах выживания, и только после них — проектах развития).

В любом случае шанс есть всегда

Но для этого нужно формулировать цель, основанную на понимании базового противоречия нынешнего режима — его монолитности в отношении любых попыток внешнего свержения и крайней хрупкости в плане внутренних противоречий самой воровской знати, составляющей этот режим. Противоречия носят непреодолимый характер, и чем более скудной становится рентная поляна, на которой кормятся воровские ОПГ, тем ожесточеннее будет возникать конфликт между ними. Пока эти конфликты система гасит, но она сама на грани, и скоро начнет пропускать удары. Где-то к середине следующего года она целиком войдет в сюжет социальной катастрофы, в котором ее возможности по управлению правящими кланами начнут стремительно снижаться. Что и станет в итоге причиной ее крушения. Ну, а далее — все очень сильно начнет зависеть от личностных факторов, как это всегда и бывает на каждом историческом переломе.

Автор — независимый политаналитик Анатолий Несмиян (@ElMurid)