С момента, когда Путин решил снова вернуться на пост президента в 2012 году, я всё больше стал склоняться к мысли, которая из предположения очень быстро переросла вначале в уверенность, а затем для себя я сформулировал это уже и в виде системы причинно-следственных связей и комплекса противоречий: этот режим неремонтопригоден и недееспособен. 2014 год и украинские события стали чертой, за которой любые сомнения попросту отпали.

Ключевая проблема режима Путина — полное отсутствие внятного образа будущего. Без него ни о какой стратегии речь вести невозможно, что, в общем-то, в 14 году и произошло: единственный стратегический проект на пространстве бывшего СССР — Единое экономическое пространство — после 14 года превратился в блеф. Без Украины, ее промпотенциала, рынка сбыта ЕАЭС не вытягивает даже до нижнего уровня самодостаточной экономической зоны, в которой возможно относительно стабильное существование экономики четвертого уклада. Чем-то это сродни ситуации утраты Советским Союзом Варшавского блока, после чего ни о каком Пятом укладе речь уже идти не могла — сам СССР мог потянуть только Четвертый, а после его распада и этот уровень встал под вопросом.

Итог у нас перед глазами — распадающиеся экономики разбегающихся друг от друга постсоветских республик. Центры относительно высокого уровня развития существуют сами по себе, не имея возможность инсталлировать свои технологии в окружающее их и дичающее на глазах пространство. Кризис 2020 года привел к тому, что даже эти центры начали стремительную деградацию, что прямо сейчас и происходит с последними двумя относительно развитыми отраслями — нефтяной и газовой. И это при том, что они даже на самом пике своего развития еле-еле вытянули уровень, на котором эти отрасли находились перед крушением Советского Союза (а это, напомню, был катастрофический кризис, который и привел к распаду страны).

Режим Путина неспособен в силу сугубо внутренних причин к проектному управлению. Он с трудом вытягивал на пике своих возможностей рефлексивные методики управления, но как только он пытался играть в управление проектное, все без исключения его проекты были полностью и бесповоротно провалены — что проект ЕАЭС, что проект захвата европейского газового рынка, что проект «поворота на Восток». Это говорит лишь о неспособности нынешнего поколения управленцев ставить и решать задачи стратегического уровня. А такие задачи можно решать только на уровне проектного планирования и управления. Реактивная и рефлексивная политика в управлении — это всегда борьба за пресловутую «стабильность», которая как и любая борьба в обороне, всегда заканчивается поражением. Любая стабильность без развития всегда трансформируется в стагнацию, а та — в деградацию. «Чтобы даже оставаться на месте, нужно изо всех сил бежать вперёд» ©

Вторая критическая проблема режима — неспособность к трансформации. Эта проблема прямо вытекает из первой. Любая трансформация — это проект. Если система управления не способна к проектированию, то реформы и трансформации в управляемом режиме для нее недоступны. Она может лишь реагировать на вызовы, но сама создавать их — нет. Кстати, поэтому пресловутый «трансферт» и выглядит как попытка оставить всё как есть, лишь имитируя изменения, но никак не разрешая накопленные противоречия. Конституционная «реформа» Путина внутренне не сбалансирована и совершенно нестабильна, она непонятна самой системе управления, а потому интерпретируется ею вместо того, чтобы ясно понимать как общий замысел, так и свое место в нем. Понятно, что в таком случае неизбежно возникает хаос, на преодоление которого будут тратиться драгоценные и дефицитные (всегда дефицитные при реализации любого проекта) ресурсы. Как раз конституционная реформа лучше всего демонстрирует управленческую несостоятельность режима.

Все сказанное — не критика режима. Это бессмысленно по сути. Критика может быть только конструктивной, ее задача — выявить слабые или уязвимые места. Чтобы сконцентрировать усилия именно на них. Но режим не нуждается в критике — ни внутренней, ни внешней. Он идеален, насколько идеальной в своем убожестве может быть управленческая система. Режим неремонтопригоден, так как попытка изменить хотя бы часть его немедленно приведет к его полному обрушению. В определенном смысле попытки любой ценой удерживать «стабильность» рациональны — за пределами этой стабильности никаких шансов у режима нет.

Чем-то это напоминает ядерное оружие на плутонии — кривая выделения энергии в зависимости от содержания примесей в Пл-239 имеет вид узкого пика. Даже небольшое количество примесей или изменения в кристаллической форме отливки плутония существенно снижает энерговыделения штатного боеприпаса при подрыве. Поэтому плутониевые боеголовки очень чувствительны к изменениям штатных условий хранения и эксплуатации — даже небольшой сбой в системе теплосъема приводит к необратимым деградациям заряда (в этом смысле утерянные заряды, кстати, практически безопасны — без соблюдения условий хранения они просто выходят из строя. Плутоний можно, конечно, мелко настрогать и подсыпать врагу в чай, но это уже точно не ядерное оружие.)

Примерно так же существует и путинский режим — в очень узком диапазоне допустимых условий. И чем в более тяжелый внутренний кризис он погружается (а «стабильность любой ценой» — это всегда динамично развивающийся в сторону усиления кризис), тем уже диапазон. Отсюда и террор, который сейчас разворачивается в отношении населения страны: сужение окна возможностей для существования вынуждает Путина и его клику ужесточать режим, создавая при этом новые несбалансированные противоречия, вовлекая в противодействие себе ранее аполитичные слои и страты общества. Когда диапазон условий сойдется в точку, возникнет социальная сингулярность, в которую, как в черную дыру, неотвратимо провалится сам режим. Здесь все взаимосвязано, а потому критиковать режим не имеет ни малейшего смысла — он находится в стадии коллапса в эту самую сингулярность, и нет таких сил и ресурсов, которые способны этот процесс развернуть.

Это не критика, а констатация. Но любая констатация имеет смысл для того, чтобы зафиксировать текущее положение и перейти от него к следующему. Пожалуй, весьма важным вопросом в этом случае является вопрос — есть ли жизнь «после Путина»? Что будет со страной и с нами после того, как вся эта конструкция с грохотом рухнет?

Ответ, как ни странно, весьма банален — да ничего особо не будет. Ни фатального, ни плохого, ни хорошего. Будет совершенно понятный и неплохо известный набор вероятностей. Почему понятный? Потому что процесс разрушения режима будет стихийным, а не проектным. А стихийные процессы поддаются моделированию и прогнозированию — в отличие от проектных, где помимо чисто исторических законов действует еще и такие весьма неопределенные факторы, как воля и управленческая состоятельность.

Сам процесс катастрофы я пока пропущу. Он, конечно, интересен и любопытен с точки зрения количества стадий, в которые нам придется укладываться. Их будет несколько, что очевидно. Вопрос — сколько на самом деле. Но это отдельная и интересная тема. В любом случае «на выходе» мы будем иметь относительно стабильный социальный субъект (или группу социальных субъектов разной степени стабильности) и ряд территорий, куда будет сброшена постреволюционная энтропия. Революция — это всегда перераспределение накопленной в предреволюционный период социальной энергии. Своеобразная «тепловая машина», которая охлаждает социум до относительно стабильного состояния, но при этом ей необходимо отвести и утилизировать избыточную социальную теплоту. Примерно так работает бытовой кондиционер, охлаждая помещение и сбрасывая в окружающее пространство перераспределенную теплоту. Кстати, поэтому чем дольше продержится путинский режим, тем большее количество социальной энергии предстоит пропустить через эту тепловую машину, и тем большими будут территории, «отягощенные злом». Либо тем большими будут в них уровни человеческого страдания. Украинская революция 14 года как раз так и прошла — Донбасс стал территорией, куда перераспределилась социальная энергия, и именно Донбасс сегодня — это территория-клоака, которую в будущем еще только предстоит санировать и убирать сброшенную с запада и с востока энтропию.

В общем, в любом случае первая часть после краха путинского режима завершится созданием двух основных зон, одна из которых — зона стабильности — станет решать вопросы строительства нового социального субъекта. Каким он будет — вот в чем вопрос.

Первое, что можно точно сказать о постпутинской России: (опять же, повторюсь — останется ли Россия целостной или будет представлять из себя конгломерат самостоятельных территорий, процессы всё равно будут носить примерно тот же характер что в первом, что во втором случае. Подчеркну — речь идет именно о «стабильных» кластерах. Нестабильные зоны сброса накопленного хаоса — это отдельная тема). Итак — главное: произойдет полная смена поколений в новой элите. Представители нынешнего поколения в ней будут представлены настолько эпизодически, что можно считать — их там не будет. Проблема понятна: нынешний режим оборвал все социальные лифты, а значит, смена поколений в нем происходит исключительно через кризис и катастрофу. Другого механизма в закуклившейся системе управления не предусмотрено. Детишки нынешних нуворишей, приходящие на место папаш — это не смена поколений, это другой тип ротации — клановый. У бандитских детишек нет связи со своим поколением, они его точно так же не понимают, как и папаши. Зато у них прочная связь на уровне пацанских понятий с собственными кланами и оргпреступными сообществами.

Революция снесет не только сами кланы, но и вообще все правящее нынче поколение от 50 и старше. Фактически новые управленцы будут поголовно младше 50. А скорее всего — и 40-45 лет. Поколение 50+ уйдет навсегда и отовсюду — и даже в профессиональных отраслях. Просто по инерции, которая захватит весь социум.

Уже поэтому никакие сегодняшние проекты и планы не имеют ни малейшего значения: молодые не то что их выбросят, а даже читать не станут. И всё потому, что старшее поколение будет объявлено ответственным за катастрофу, а потому его лишат права голоса.

Естественно, что в плане управления и профессионализма будет период довольно серьезной «просадки», но учитывая тот дичайший уровень некомпетентности и идиотизма (зачастую в буквальном, медицинском смысле), который демонстрирует нынешний режим, быть хуже его почти невозможно. А потому этот период будет не слишком долгим, тем более, что 40-45 лет для человека — это возраст достаточно приличного житейского опыта, который будет вытаскивать там, где возникают пробелы профессионального характера.

В определенном плане социальная дисквалификация поколения 50+ — это даже в чем-то хорошо. Обновится всё, исчезнут навсегда лица, которые десятилетиями не сходят с полос и экранов, до тошноты. Пропадут безвести маститые сегодня гуру во всех сферах жизни и деятельности, освободятся не просто места, а целые этажи социальных лестниц.

Но это же будет и негативным фактором. Возникнет поколенческий разрыв, который сам по себе станет источником серьезных противоречий, которые нужно будет преодолевать вместе с тем огромным количеством совершенно катастрофических проблем, доставшихся новому режиму от путинского и от процесса его коллапса. Но тут ничего не поделаешь — у всех катастроф и революций своя логика, и вряд ли в этот раз она будет иной.

Старшее поколение 50+ будет дисквалифицировано, хотя один узкий диапазон оно может и освоить. Новая элита будет решать два основных вопроса: как жить дальше и как жить нельзя ни в коем случае. Старшее поколение может быть востребовано как раз в качестве примера ответа на второй вопрос. По сути, произойдет тотальное отрицание всего накопленного старшими опыта — и положительного, и отрицательного. И наиболее умные представители внезапно выпавшего в андеграунд поколения могут найти себя в осторожных попытках показать, что кое-что молодым можно и даже нужно взять с собой. Но во всех остальных вопросах мнение старших не будет значить вообще ничего.

В этом смысле расчет нынешних лизоблюдов, обслуживающих режим Путина, что они и после него сумеют вывернуться, приспособиться и начать вылизывать уже новую власть — этот расчет утопичен. Их вышвырнут так же, как и всех остальных. Возможно, даже с большим энтузиазмом.

В некотором смысле подобный процесс мы можем наблюдать на Украине. В относительно мягком варианте, так как там всё-таки какие-то пусть и внешние, но проявления ротации в управленческой страте происходили. Однако смена поколений уже идет, и по всей видимости, старшее уже не сможет вернуться во власть (хотя на какой-то судороге и очень ненадолго — всё может быть). Порошенко, кстати — мой ровесник, но он и его поколение уже практически списаны, и этого не изменить.

В более жестком сценарии смена поколений будет происходить в режимах, более авторитарных, чем украинский — в той же Армении снос предыдущего поколения (Пашиняну, кстати — 45 лет) прошел пусть и революционно, но относительно мирно, хотя и драматически прервался карабахской войной. Теперь 50+ получили шанс прорваться обратно. Но это лишь шанс, и закрепиться даже в случае возвращения им не удастся, их снова выбросят, и на этот раз навсегда. В России и Белоруссии смена поколений однозначно будет протекать предельно жестко, возможно даже, с эксцессами. Помимо сноса социальных групп будет происходить и поколенческая ротация. В России при этом в той или иной форме будет решаться вопрос возвращения криминала обратно в андеграунд, в маргинальное состояние — так что у нас процесс люстрационных мероприятий будет многофакторным и, возможно, многостадийным.

В «обычной» ситуации для «нормальных» социумов смена поколений — процесс небезболезненный, но достаточно мягкий. Сохраняется относительная преемственность — и в политике, и нормах морали, и управленческой культуре. Мы в России в силу абсолютной «ненормальности» режима лишены этой возможности, а потому ко всем кризисным и катастрофическим процессам, которые будут неизбежны в ходе крушения путинского режима, столкнемся еще и с кризисом смены поколений. И нужно понимать — очень тяжелым кризисом. И по характеру протекания, и по последствиям. Но тут уж ничего не поделаешь — наследство у Путина уже переотягощено катастрофическими сюжетами. В нашей истории вряд ли можно найти столь ужасающее в своей бездарности правление по своим последствиям.