Короткие новости, мониторинг санкций, анонсы материалов сайта и канала "Кризистан" – в нашем телеграм-канале. Подписывайтесь!

Культ личности Путина. Статья Суркова и отзывы о ней

Путин лучшийВладислав Сурков: Долгое государство Путина

О том, что здесь вообще происходит

«Это только кажется, что выбор у нас есть». Поразительные по глубине и дерзости слова. Сказанные полтора десятилетия назад, сегодня они забыты и не цитируются. Но по законам психологии то, что нами забыто, влияет на нас гораздо сильнее того, что мы помним. И слова эти, выйдя далеко за пределы контекста, в котором прозвучали, стали в итоге первой аксиомой новой российской государственности, на которой выстроены все теории и практики актуальной политики.

Иллюзия выбора является важнейшей из иллюзий, коронным трюком западного образа жизни вообще и западной демократии в частности, давно уже приверженной идеям скорее Барнума, чем Клисфена. Отказ от этой иллюзии в пользу реализма предопределенности привел наше общество вначале к размышлениям о своем, особом, суверенном варианте демократического развития, а затем и к полной утрате интереса к дискуссиям на тему, какой должна быть демократия и должна ли она в принципе быть.

Открылись пути свободного государственного строительства, направляемого не импортированными химерами, а логикой исторических процессов, тем самым «искусством возможного». Невозможный, противоестественный и контристорический распад России был, пусть и запоздало, но твердо остановлен. Обрушившись с уровня СССР до уровня РФ, Россия рушиться прекратила, начала восстанавливаться и вернулась к своему естественному и единственно возможному состоянию великой, увеличивающейся и собирающей земли общности народов. Нескромная роль, отведенная нашей стране в мировой истории, не позволяет уйти со сцены или отмолчаться в массовке, не сулит покоя и предопределяет непростой характер здешней государственности.

И вот – государство Россия продолжается, и теперь это государство нового типа, какого у нас еще не было. Оформившееся в целом к середине нулевых, оно пока мало изучено, но его своеобразие и жизнеспособность очевидны. Стресс-тесты, которые оно прошло и проходит, показывают, что именно такая, органически сложившаяся модель политического устройства явится эффективным средством выживания и возвышения российской нации на ближайшие не только годы, но и десятилетия, а скорее всего и на весь предстоящий век.

Русской истории известны, таким образом, четыре основные модели государства, которые условно могут быть названы именами их создателей: государство Ивана Третьего (Великое княжество/Царство Московское и всей Руси, XV–XVII века); государство Петра Великого (Российская империя, XVIII–XIX века); государство Ленина (Советский Союз, ХХ век); государство Путина (Российская Федерация, XXI век). Созданные людьми, выражаясь по-гумилевски, «длинной воли», эти большие политические машины, сменяя друг друга, ремонтируясь и адаптируясь на ходу, век за веком обеспечивали русскому миру упорное движение вверх.

Большая политическая машина Путина только набирает обороты и настраивается на долгую, трудную и интересную работу. Выход ее на полную мощность далеко впереди, так что и через много лет Россия все еще будет государством Путина, подобно тому как современная Франция до сих пор называет себя Пятой республикой де Голля, Турция (при том, что у власти там сейчас антикемалисты) по-прежнему опирается на идеологию «Шести стрел» Ататюрка, а Соединенные Штаты и поныне обращаются к образам и ценностям полулегендарных «отцов-основателей».

Необходимо осознание, осмысление и описание путинской системы властвования и вообще всего комплекса идей и измерений путинизма как идеологии будущего. Именно будущего, поскольку настоящий Путин едва ли является путинистом, так же, как, например, Маркс не марксист и не факт, что согласился бы им быть, если бы узнал, что это такое. Но это нужно сделать для всех, кто не Путин, а хотел бы быть, как он. Для возможности трансляции его методов и подходов в предстоящие времена.

Описание должно быть исполнено не в стиле двух пропаганд, нашей и не нашей, а на языке, который и российский официоз, и антироссийский официоз воспринимали бы как умеренно еретический. Такой язык может стать приемлемым для достаточно широкой аудитории, что и требуется, поскольку сделанная в России политическая система пригодна не только для домашнего будущего, она явно имеет значительный экспортный потенциал, спрос на нее или на отдельные ее компоненты уже существует, ее опыт изучают и частично перенимают, ей подражают как правящие, так и оппозиционные группы во многих странах.

Чужеземные политики приписывают России вмешательство в выборы и референдумы по всей планете. В действительности, дело еще серьезнее – Россия вмешивается в их мозг, и они не знают, что делать с собственным измененным сознанием. С тех пор как после провальных 90-х наша страна отказалась от идеологических займов, начала сама производить смыслы и перешла в информационное контрнаступление на Запад, европейские и американские эксперты стали все чаще ошибаться в прогнозах. Их удивляют и бесят паранормальные предпочтения электората. Растерявшись, они объявили о нашествии популизма. Можно сказать и так, если нет слов.

Между тем интерес иностранцев к русскому политическому алгоритму понятен – нет пророка в их отечествах, а все сегодня с ними происходящее Россия давно уже напророчила.

Когда все еще были без ума от глобализации и шумели о плоском мире без границ, Москва внятно напомнила о том, что суверенитет и национальные интересы имеют значение. Тогда многие уличали нас в «наивной» привязанности к этим старым вещам, якобы давно вышедшим из моды. Учили нас, что нечего держаться за ценности ХIХ века, а надо смело шагнуть в век ХХI, где будто бы не будет никаких суверенных наций и национальных государств. В ХХI веке вышло, однако, по-нашему. Английский брекзит, американский «#грейтэгейн», антииммиграционное огораживание Европы – лишь первые пункты пространного списка повсеместных проявлений деглобализации, ресуверенизации и национализма.

Когда на каждом углу восхваляли интернет как неприкосновенное пространство ничем не ограниченной свободы, где всем якобы можно все и где все якобы равны, именно из России прозвучал отрезвляющий вопрос к одураченному человечеству: «А кто мы в мировой паутине – пауки или мухи?» И сегодня все ринулись распутывать Сеть, в том числе и самые свободолюбивые бюрократии, и уличать фейсбук в потворстве иностранным вмешательствам. Некогда вольное виртуальное пространство, разрекламированное как прообраз грядущего рая, захвачено и разграничено киберполицией и киберпреступностью, кибервойсками и кибершпионами, кибертеррористами и киберморалистами.

Когда гегемония «гегемона» никем не оспаривалась и великая американская мечта о мировом господстве уже почти сбылась и многим померещился конец истории с финальной ремаркой «народы безмолвствуют», в наступившей было тишине вдруг резко прозвучала Мюнхенская речь. Тогда она показалась диссидентской, сегодня же все в ней высказанное представляется само собой разумеющимся – Америкой недовольны все, в том числе и сами американцы.

Не так давно малоизвестный термин derin devlet из турецкого политического словаря был растиражирован американскими медиа, в переводе на английский прозвучав как deep state, и уже оттуда разошелся по нашим СМИ. По-русски получилось «глубокое», или «глубинное государство». Термин означает скрытую за внешними, выставленными напоказ демократическими институтами жесткую, абсолютно недемократическую сетевую организацию реальной власти силовых структур. Механизм, на практике действующий посредством насилия, подкупа и манипуляции и спрятанный глубоко под поверхностью гражданского общества, на словах (лицемерно или простодушно) манипуляцию, подкуп и насилие осуждающего.

Обнаружив у себя внутри малоприятное «глубинное государство», американцы, впрочем, не особенно удивились, поскольку давно о его наличии догадывались. Если существует deep net и dark net, почему бы не быть deep state или даже dark state? Из глубин и темнот этой непубличной и неафишируемой власти всплывают изготовленные там для широких масс светлые миражи демократии – иллюзия выбора, ощущение свободы, чувство превосходства и пр.

Недоверие и зависть, используемые демократией в качестве приоритетных источников социальной энергии, необходимым образом приводят к абсолютизации критики и повышению уровня тревожности. Хейтеры, тролли и примкнувшие к ним злые боты образовали визгливое большинство, вытеснив с доминирующих позиций некогда задававший совсем другой тон достопочтенный средний класс.

В добрые намерения публичных политиков теперь никто не верит, им завидуют и потому считают людьми порочными, лукавыми, а то и прямо мерзавцами. Знаменитые политографические сериалы от «Босса» до «Карточного домика» соответственно рисуют натуралистические картины мутных будней истеблишмента.

Мерзавцу нельзя дать зайти слишком далеко по той простой причине, что он мерзавец. А когда кругом (предположительно) одни мерзавцы, для сдерживания мерзавцев приходится использовать мерзавцев же. Клин клином, подлеца подлецом вышибают… Имеется широкий выбор подлецов и запутанные правила, призванные свести их борьбу между собой к более-менее ничейному результату. Так возникает благодетельная система сдержек и противовесов – динамическое равновесие низости, баланс жадности, гармония плутовства. Если же кто-то все-таки заигрывается и ведет себя дисгармонично, бдительное глубинное государство спешит на помощь и невидимой рукой утаскивает отступника на дно.

Ничего страшного в предложенном изображении западной демократии на самом деле нет, достаточно немного изменить угол зрения, и станет опять нестрашно. Но осадок остается, и западный житель начинает крутить головой в поисках иных образцов и способов существования. И видит Россию.

Наша система, как и вообще наше все, смотрится, конечно, не изящнее, зато честнее. И хотя далеко не для всех слово «честнее» является синонимом слова «лучше», оно не лишено притягательности.

Государство у нас не делится на глубинное и внешнее, оно строится целиком, всеми своими частями и проявлениями наружу. Самые брутальные конструкции его силового каркаса идут прямо по фасаду, не прикрытые какими-либо архитектурными излишествами. Бюрократия, даже когда хитрит, делает это не слишком тщательно, как бы исходя из того, что «все равно все всё понимают».

Высокое внутреннее напряжение, связанное с удержанием огромных неоднородных пространств, и постоянное пребывание в гуще геополитической борьбы делают военно-полицейские функции государства важнейшими и решающими. Их традиционно не прячут, а наоборот, демонстрируют, поскольку Россией никогда не правили купцы (почти никогда, исключения – несколько месяцев в 1917 году и несколько лет в 1990-х), считающие военное дело ниже торгового, и сопутствующие купцам либералы, учение которых строится на отрицании всего хоть сколько-нибудь «полицейского». Некому было драпировать правду иллюзиями, стыдливо задвигая на второй план и пряча поглубже имманентное свойство любого государства – быть орудием защиты и нападения.

Глубинного государства в России нет, оно все на виду, зато есть глубинный народ.

На глянцевой поверхности блистает элита, век за веком активно (надо отдать ей должное) вовлекающая народ в некоторые свои мероприятия – партийные cобрания, войны, выборы, экономические эксперименты. Народ в мероприятиях участвует, но несколько отстраненно, на поверхности не показывается, живя в собственной глубине совсем другой жизнью. Две национальные жизни, поверхностная и глубокая, иногда проживаются в противоположных направлениях, иногда в совпадающих, но никогда не сливаются в одну.

Глубинный народ всегда себе на уме, недосягаемый для социологических опросов, агитации, угроз и других способов прямого изучения и воздействия. Понимание, кто он, что думает и чего хочет, часто приходит внезапно и поздно, и не к тем, кто может что-то сделать.

Редкие обществоведы возьмутся точно определить, равен ли глубинный народ населению или он его часть, и если часть, то какая именно? В разные времена за него принимали то крестьян, то пролетариев, то беспартийных, то хипстеров, то бюджетников. Его «искали», в него «ходили». Называли богоносцем, и наоборот. Иногда решали, что он вымышлен и в реальности не существует, начинали какие-нибудь галопирующие реформы без оглядки на него, но быстро расшибали об него лоб, приходя к выводу, что «что-то все-таки есть». Он не раз отступал под напором своих или чужих захватчиков, но всегда возвращался.

Своей гигантской супермассой глубокий народ создает непреодолимую силу культурной гравитации, которая соединяет нацию и притягивает (придавливает) к земле (к родной земле) элиту, время от времени пытающуюся космополитически воспарить.

Народность, что бы это ни значило, предшествует государственности, предопределяет ее форму, ограничивает фантазии теоретиков, принуждает практиков к определенным поступкам. Она мощный аттрактор, к которому неизбежно приводят все без исключения политические траектории. Начать в России можно с чего угодно – с консерватизма, с социализма, с либерализма, но заканчивать придется приблизительно одним и тем же. То есть тем, что, собственно, и есть.

Умение слышать и понимать народ, видеть его насквозь, на всю глубину и действовать сообразно – уникальное и главное достоинство государства Путина. Оно адекватно народу, попутно ему, а значит, не подвержено разрушительным перегрузкам от встречных течений истории. Следовательно, оно эффективно и долговечно.

В новой системе все институты подчинены основной задаче – доверительному общению и взаимодействию верховного правителя с гражданами. Различные ветви власти сходятся к личности лидера, считаясь ценностью не сами по себе, а лишь в той степени, в какой обеспечивают с ним связь. Кроме них, в обход формальных структур и элитных групп работают неформальные способы коммуникации. А когда глупость, отсталость или коррупция создают помехи в линиях связи с людьми, принимаются энергичные меры для восстановления слышимости.

Перенятые у Запада многоуровневые политические учреждения у нас иногда считаются отчасти ритуальными, заведенными больше для того, чтобы было, «как у всех», чтобы отличия нашей политической культуры не так сильно бросались соседям в глаза, не раздражали и не пугали их. Они как выходная одежда, в которой идут к чужим, а у себя мы по-домашнему, каждый про себя знает, в чем.

По существу же общество доверяет только первому лицу. В гордости ли никогда никем не покоренного народа тут дело, в желании ли спрямить пути правде либо в чем-то ином, трудно сказать, но это факт, и факт не новый. Ново то, что государство данный факт не игнорирует, учитывает и из него исходит в начинаниях.

Было бы упрощением сводить тему к пресловутой «вере в доброго царя». Глубинный народ совсем не наивен и едва ли считает добродушие царским достоинством. Скорее он мог бы думать о правильном правителе то же, что Эйнштейн сказал о боге: «Изощрен, но не злонамерен».

Современная модель русского государства начинается с доверия и на доверии держится. В этом ее коренное отличие от модели западной, культивирующей недоверие и критику. И в этом ее сила.

У нашего нового государства в новом веке будет долгая и славная история. Оно не сломается. Будет поступать по-своему, получать и удерживать призовые места в высшей лиге геополитической борьбы. С этим рано или поздно придется смириться всем тем, кто требует, чтобы Россия «изменила поведение». Ведь это только кажется, что выбор у них есть.

Путин и Сурков

Это был первоисточник, а теперь — реакция.

На уме у Путина, на языке у Суркова?

«Государство Путина» будет жить после Путина? Выступление идеолога системы обсуждают Дмитрий Орешкин, Георгий Бовт, Марат Гельман.

Анатолий Несмиян. Выбор и иллюзии

Если бы я преподавал Владиславу Суркову термодинамику, то, прочитав его статью «Долгое государство Путина» в Независимой газете, поставил бы ему твердый кол по предмету без права пересдачи с последующим отчислением по профнепригодности. Но так как в статье вроде бы про политику, ее неизбежно будут обсуждать и даже находить в ней «что-то такое в этом есть».

Ключевой абзац статьи находится прямо в самом начале:

«Иллюзия выбора является важнейшей из иллюзий, коронным трюком западного образа жизни вообще и западной демократии в частности, давно уже приверженной идеям скорее Барнума, чем Клисфена. Отказ от этой иллюзии в пользу реализма предопределенности привел наше общество вначале к размышлениям о своем, особом, суверенном варианте демократического развития, а затем и к полной утрате интереса к дискуссиям на тему, какой должна быть демократия и должна ли она в принципе быть.»

Уже после него можно смело дальше не читать ничего, так как исходная посылка ложна, а значит, все последующие выводы не представляют ни малейшего интереса.

Выбор — это не иллюзия и быть ею не может даже теоретически. Вся жизнь (и даже бессмысленное с точки зрения эволюции появление на свет самого Суркова) — это всегда итог сделанного выбора. Осознанного или нет. Отсутствие выбора — это всегда смерть.

Есть такой крайне интересный со всех точек зрения сериал «Доктор Хаус». Не берусь судить о нем с профессиональной точки зрения, ибо не врач, но во всем остальном там очень много любопытного. Процесс принятия решений в нем показан крайне динамично, но самое главное — абсолютно верно. Впрочем, любой детектив, где следователь ищет преступника — он тоже ровно про это самое . Просто в «Хаусе» всё еще более наглядно — неверное решение автоматически убивает пациента прямо в текущей серии.

Мы всегда принимаем решения. По любому поводу и в любом качестве — в качестве обычного человека по банальному бытовому вопросу или в качестве какого-нибудь социального субъекта по проблеме, касающейся всех. И всегда это выбор. Даже если всё очевидно. Процесс принятия решений всегда выглядит одинаково: вначале мы создаем пространство решений, которое затем сужаем, в идеале — до единственного решения. Оно не всегда верное, не всегда эффективное, но оно всегда — итог выбора. Всегда существует противоречие — для того, чтобы принять одно-единственное решение, мы обязаны создать выбор из многих решений, причем не иллюзорный, а реальный. Иначе оно всегда будет неправильным, а значит — смертельным.

Меня часто упрекают в пессимистическом отношении к происходящему — и в нашей стране, и где-то еще. Хотя на самом деле всё ровно наоборот — я оптимист, причем зачастую безудержный. И мой оптимизм предельно рационален. Наш нынешний режим (равно как и все прочие диктаторские режимы) совершенно неинтересен в качестве объекта изучения. Что бы мы ни пытались обсуждать, это никак не повлияет на то, что он закончится тупиком, на стене которого будет написано: «Коллапс экономики», «Социальная катастрофа», «Крах государственности», «Распад страны». И это неизбежно, так как любая диктатура детерминирует пространство решений, загоняя его в один-единственный коридор, который всегда заканчивается тупиком и похожими надписями. Нет выбора — нет правильных решений. А ошибки, которых будет становиться все больше, и которые вызывают рост социальной энтропии, будет некуда девать: коридор с тупиком в конце — это всегда замкнутая система. Была в свое время такая казнь — человека сажали в большую стеклянную бутыль, кормили-поили, и он в конце просто тонул в своем собственном дерьме. Именно этим всегда заканчивает любая диктатура — у нее нет механизма сброса ошибок, она всегда дефективна, а потому неизбежно умирает. Тонет в накопленных ею неверных решениях.

И именно на этом основан мой оптимизм по отношению и к путинской мафиозной «вертикали» — она обязательно умрет, правда, при этом мы будем вынуждены проламывать стену тупика (движение вперед по оси времени неизбежно, а потому мы не сможем упереться в тупик и просто рассматривать стенку), проходить через катастрофический сценарий, на выходе из которого мы получим пространство решений. Не все доживут и не все переживут этот переход, но в конце концов, за все нужно платить. Если мы, как народ, с упоением орём лозунг «Есть Путин — есть Россия», то нам и платить за свой кретинизм. Всё честно.

Почему любая буржуазная демократия всегда лучше любой суверенной диктатуры? Да поэтому — там появляется выбор. Неважно, плохой или хороший, но он появляется. А вместе с ним появляется механизм сброса накопленных ошибок. И неважно, что в буржуазной демократии она всегда представляет интересы правящего класса — буржуазии. Которой, в общем-то, на народ глубоко плевать так же, как и любой диктатуре. Но помимо того, что она буржуазная, она ещё и демократия, а значит — каждая из правящих группировок вынуждена решать проблемы народа хотя бы для того, чтобы иметь шанс победы на выборах. Да, там манипуляции, обман и презрение к объекту управления, но демократия создает обратную связь, а значит — создает какой-то, но уровень ответственности народа за свой выбор. В диктатуре это всё не нужно, она лишь имитирует демократические процедуры, которые как раз и являются иллюзией, о которой пишет Сурков.

Именно поэтому чем более развита демократия, тем лучше живет народ. Не без проблем — но всегда лучше, чем при любой диктатуре. Любой Трамп всегда может сказать — мы живем плохо, потому что предыдущий президент Обама ошибся. И я пришел, чтобы исправить его ошибки. Для нас это совершенно неактуально: даже если на смену старому, больному и интеллектуально убогому президенту Путину придет молодой, подтянутый, умный и молодцеватый новый президент Путин, он не сможет спихнуть на своего предшественника его ошибки. Потому что это он и есть. Он есть, а вот механизма сброса ошибок — нет. Всё просто. И даже если нового диктатора будут звать не Путин, а к примеру, Медведев, ничего не изменится. Потому что механизм отсутствует.

Кстати, поэтому после падения режима Мадуро даже полуколониальный буржуазно-демократический режим в Венесуэле будет гигантским шагом вперед — у людей появится выбор. В наркокартеле его нет даже теоретически. Как раз Латинская Америка естественным образом тяготеет именно к демократии: только через ее механизмы можно учесть интересы трех основных социальных групп, составляющих основу каждой страны (понятно, что в каждой стране свой собственный индивидуальный набор из этих групп) — креолы, метисы и индейцы. Любая диктатура будет вынуждена подавлять интересы хотя бы одной из этих социальных групп, любая демократия будет вынуждена учитывать интересы всех. Причем исторически так сложилось, что лучше всех управляют креолы — потомки белых переселенцев. Никакого расизма — чистая эмпирика. И только при креолах возможна демократия. Дайте монопольную власть индейцам, как, к примеру, в Боливии — и вы немедленно получите наркорежим, который почти легально торгует кокаином, а ее президент — обычный обдолбанный наркот. И именно поэтому, когда режим Мадуро падет, любой другой, который придет после него, будет вынужден решать всё ту же задачу: создавать пространство решений в виде буржуазной демократии или снова загонять страну в один-единственный коридор решений без малейшего выбора. Тогда в конце снова будет тупик, катастрофа и снова выбор — только на еще более низком уровне.

Россия, кстати, тоже естественным образом тяготеет к демократии: мы слишком большие. А потому базовое противоречие, которое обеспечивает наше развитие — это противоречие между центростремительными силами сборки государства и центробежными интересами регионов. Мы — естественная демократия, и сколько бы ни пытались обойти или перепрыгнуть разные тупые диктаторы это противоречие, они его могут только разрушить. Но тогда это будет уже совсем другая страна, а точнее — много других стран. Как раз поэтому в том тупике, куда нас ведет Путин и его картель, одна из надписей на стене тупика: «Распад государства». Он ломает через колено базовое противоречие, создающее нашу страну. И оно в итоге его похоронит — к сожалению, вместе с Россией.

Именно поэтому статья Суркова основана на ложном посыле, после которого всё остальное написанное — банальная глупость. Понятно, что цель этой глупости — обосновать, почему для России диктатура лучше, чем демократия. И именно поэтому Сурков никогда бы не сдал экзамен, рискни он этот абсурд озвучить. Законы природы можно игнорировать, можно использовать, но изменить — никогда. Самолет может взлететь вопреки закону всемирного тяготения. Но он всегда будет вынужден приземляться — в целом виде или в виде обломков, отменить законы гравитации он не в состоянии.

Александр Колпакиди. Сурков и лавры шефа жандармов Бенкендорфа

В студии Максима Калашникова – публицист и историк отечественных спецслужб Александр Колпакиди. Разбираем опус Суркова-Дудаева «Долгое государство Путина».

Сергей Шнуров посвятил политику стихотворение:

Не читали вы Суркова Владислава?
Как писатель многим фору даст,
И хотя за ним дурная слава,
Выдающийся, по-моему, фантаст.

В будущее зрит, как ты в тарелку,
Видя перспективы путинизму.
Ну, а ты, товарищ, мыслишь мелко,
Через обывательскую призму.

Стиль большой не видишь, дурачина,
За неубранным сугробом снега.
Ищешь все в чиновниках причины,
Выше государства ставя эго.

Прочитай, бюджетник, и пойми ты,
Мы же смыслы производим паче,
А вокруг враги и их наймиты,
Нам мешают выполнять задачи.

Андрей Бережной. «Долгое государство Путина»: а где цель и смысл?

«Четвертую российскую государственность» по В.Суркову комментирует член Федерального совета Партии Дела и учредитель обувного концерна «RalfRinger» Андрей Бережной.

Леонид Невзлин. Первый манифест культа личности Путина

Прогнозировать будущее России на основе текстов Суркова – все равно, что пытаться искать смыслы в образах, рожденных сознанием кокаиниста. Почему? Они, возможно, ярки, насыщенны, и – не имеют ничего общего с реальностью. Но тексты есть, Сурков – все еще помощник президента, а значит, у его посланий конкретный адресат. Рефлексия Суркова о будущем – очередная попытка подогнать красивую концепцию под то, что происходит в настоящем. Закрыть глаза на повышение пенсионного возраста и НДС, репрессии и коррупцию, не видеть квартиры Сечина и Чемезова, миллиарды Тимченко и Ротенбергов, войны в Донбассе и в Сирии. В прекрасной России Суркова – нет падения рейтингов власти. Есть некий сферический Путин в вакууме, который вне рейтингов и даже вне путинизма, он и доверие – почти синонимы. И путинизм победно шествует по планете.

Что будет, если посмотреть на эволюцию взглядов Суркова? Ведь то будущее, о котором он пытался говорить в своих ранних текстах – уже наступило. И оно – почти по Суркову. Если смотреть на те угрозы, которые там обозначены. Помните текст 2006 года про «суверенную демократию»? Пара цитат из него:

«Военно-полицейский аспект национальной самостоятельности, в той или иной мере присущий всем государствам, в российском случае слишком часто проявлялся сверх всякой меры, принимая крайние формы изоляционизма и неистового администрирования. Понимание же суверенитета как свободы и конкурентоспособности открытого общества только начинает складываться, отсюда — актуализация темы».

«Демократия у нас прижилась, но приживалка она или хозяйка — пока вопрос. Формальные ее характеристики (сколько и каких надо партий, президентских сроков, «преемников», социальных пособий, судов, муниципальных образований, государственных предприятий, независимых СМИ) обсуждаются регулярно и остро. Среди производимых по столь важным и занимательным поводам шумов теряются на дальнем плане слова о свободе, справедливости, доверии».

«Освоит ли Россия народосберегающие технологии демократии для их преодоления? Или по обыкновению обратится к разорительному и беспощадному огосударствлению? Или — капитулирует и распадется? Оптимистические варианты ответов предполагают национальную солидарность на основе общих ценностей свободы, справедливости и материального благополучия».

К чему обратилась Россия при Путине за десять с лишним лет стало понятно. В своем последнем тексте Сурков упоминает четыре с его точки зрения великих государства в истории России. Государство Ивана III, Петра I, Ленина и Путина. Про два из них, он кстати, писал и раньше. Напомню: «Окно в Европу прорубалось способами, которые и азиатскими назвать нельзя, не оскорбив Азию. Освоение космоса и атомной энергии добыто жестоким упорством советского крепостничества». То, в чем выражается путинизм, можно не описывать, достаточно выключить телевизор.

О чем еще писал Сурков в 2006 году? «Реконструкция бюрократического государства, чаемая почитателями советской старины, уведет нас от конкурентной борьбы в тупик политической изоляции и экономического прозябания». Смею заверить – увела.

Затем была еще одна попытка нарисовать концепцию будущего России – прекрасного в своем геополитическом одиночестве.

И вот новые грезы Суркова. Где путинизм – сродни религии. И нации выстраиваются в очередь, чтобы приобщиться к источнику мудрости. Но все эти концепции – не более чем оболочки, способ навести морок, скрыть за завесой красивых фраз неприглядное настоящее. Мистифицировать банальное воровство и коррупцию. Поиграть со смыслами. Ведь гораздо комфортнее видеть себя соратником «великого государя», нежели осознавать, что ты просто – член ОПГ, захватившей власть. Его текст – первый манифест культа личности Путина. Сурков чувствует – пришло время.

Читайте также:

Добавить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *