Кризис vs катастрофа: что лучше?
Министерство энергетики США, а вслед за ним и Минэкономразвития, повысили годовой прогноз цен на нефть. Баррель Brent будет стоить в среднем не меньше 102 долларов. Это значит, что цены в среднем будут выше, чем в безумном 2008-м (средняя цена по году тогда — 99,75 доллара). Для России это ужасная новость. Забавно, что это более или менее понимают все. Вот, например, по данным Левада-центра, 51% опрошенных россиян считают, что дорогая нефть приносит России больше вреда, нежели пользы. Прекрасно сознают последствия дорогой нефти деловые элиты и эксперты. Но…
Но страна наша тут похожа на пьяницу, который скорбно слушает увещевания близких: как он изменился, даже внешне, какие надежды подавал, а теперь уже даже не ходит на работу, — со всей искренностью сознает он правоту этих слов и сквозь навернувшиеся слезы наливает себе нетвердой рукой полстакана, невзирая на вред алкоголя. Ну а что? Не выливать же, если бутылка уже открыта и почата.
Драматизм ситуации подчеркивает продолжающийся на фоне роста цен на нефть отток капитала. Объяснения этого явления сбивчивы и противоречивы. Например, говорят, что это технический эффект: при быстро дорожающей нефти компании не успевают перевести выручку в Россию. Странно, в 2008-м — прекрасно успевали. Представители ЦБ не устают повторять, что отток вот-вот сменится притоком. Но пока имеет смысл помнить, что за семь последних месяцев из страны уже утекло 47 млрд долларов. То есть приток в размере 50 млрд будет всего лишь возвращением к ситуации лета 2010 года. В целом же с начала кризиса (со второго квартала 2008 года по первый квартал 2011-го) чистый отток капитала из России превысил 260 млрд долларов. Такая вот модернизация.
Так или иначе, продолжающийся отток на фоне роста цен на нефть означает, что вердикт, известный населению и элитам, подтверждает и капитал: рост цен на нефть — негативный сценарий для России. Почему?
К концу лета прошлого года стало более или менее понятно, что уровень 70—80 долларов за баррель — это уже для российской экономики серьезные проблемы. Он не спасает от значительного дефицита бюджета и реальной угрозы дефицита торгового баланса. Это, в свою очередь, означает, что макроэкономическая стабильность осталась в прошлом, а условия заимствований ухудшаются. Денег на развитие и стимулирование экономического роста почти нет. Это не приведет к немедленному социальному или экономическому кризису — вовсе нет. Но это означает, что неуверенность элит, возрастающее чувство неопределенности придают развитию ситуации принципиально иной вектор. Управляемость снижается, межэлитные конфликты обостряются, политические вопросы выдвигаются в центр повестки дня. Грубо говоря: надо что-то делать, иначе роста не будет. Политический кризис в этом сценарии наступает в относительно недалекой перспективе.
В свою очередь, уровень 100—110 долларов за баррель означает, что двух дефицитов нет. Рубль опять укрепляется, а значит, заимствования становятся дешевле — ими можно замещать отсутствующие прямые инвестиции. Можно разогревать внутренний рынок за счет подбрасываемых бюджетникам и пенсионерам денег. В общем, можно поддерживать рост 3—4% без реальных инвестиций и улучшения делового климата, но с высокими расходами бюджета. Делать как будто ничего не надо, а даже если кто и захочет — не сумеет. Партия за сохранение status quo в такой ситуации будет слишком сильна. Кризис отложен, но его грядущие масштабы разрастаются. Это типичный «брежневский» сценарий для России, который при таких ценах на нефть грозит превратиться в базовый.
Представьте себе двух больных. У одного аппендицит развивается на фоне резкой боли и высокой температуры, он идет к врачу, попадает на стол к хирургу, который делает ему, в сущности, стандартную, несложную операцию. У другого — температура совсем небольшая, покалывание в животе, которое можно принять за отравление. Он тоже, в конце концов, попадет на стол к хирургу, но уже с перитонитом и неясными перспективами для жизни.
Чтобы понять, чем так плоха дорогая нефть и почему в обоих сценариях нам чудится в конце кризис, надо попробовать сформулировать ту главную проблему, которая мешает нашему развитию и создает ощущение бесперспективности инерционных сценариев. Эта главная, фундаментальная проблема — вовсе не отсутствие свободных конкурентных выборов. Их отсутствие — лишь одно из ее следствий. Главная проблема — это роль права в современной России.
В силу разных причин право не стало в России регулирующим механизмом жизни общества и функ-ционирования рынка. Наоборот, законы, правовые нормы и практики правоприменения стали механизмом искажения рынка: перераспределения ресурсов, собственности и прибыли. И в результате эти нормы, как их ни уточняй и ни переписывай, и эти практики, как их ни регламентируй, не настраивают и не поддер-живают рынок, а подрывают его. Они искажают цены, блокируют инвестиции, снижают эффективность любой полезной деятельности. Поиск и отъем ренты становятся заведомо более выигрышной стратегией по сравнению с обычным рыночным поведением, то есть производством и продажей товаров и услуг. Те, кто следует последней стратегии, неизменно проигрывают, а рентоориентированные элиты захватывают прибыли и власть.
Этот самолет летит с одним неработающим двигателем, и его трясет, а пассажиров колбасит и тошнит. И только экипаж не устает праздновать: видите, не падаем же! Не падаем! Наша рыночная экономика запущена наполовину, и в 2010-е мы лбом уперлись в проблему второго двигателя. Дело осложняется еще и тем, что запустить его не под силу ни злому штурману, вечно подозревающему пассажиров в кознях и измене, ни благодушному капитану, вечно гордящемуся своими кителем и фуражкой. Они заложники ситуации, а не демиурги или даже просто механики.
Проблема права имеет столь фундаментальный характер, а система извлечения выгоды из его отсутствия выросла за годы нефтяного бума до столь всеобъемлющих масштабов, что представить себе эволюционный переход в новое состояние довольно сложно. Гораздо более правдоподобным кажется, что переход к новому общественному договору, в основе которого будет лежать право, станет результатом кризиса или даже серии социально-политических кризисов. Которые и убедят игроков, что обязательные для всех ограничения являются необходимостью коллективного выживания. А кого не убедят — того погубят.
И не надо бояться слова «кризис». По-гречески кризис — это просто «поворотный пункт, решение». Кризис — обыкновенный механизм вскрытия и снятия противоречий. Другое дело — греческое слово «катастрофа». Чем ближе социально-политический кризис, связанный с дисфункцией права в современном российском капитализме, тем меньше шансов, что он будет иметь катастрофические последствия. И наоборот, чем большее количество внешних ресурсов будет доступно нам, чтобы оттянуть, отложить этот кризис, тем глубже будет коррозия рынка и государственных институтов и тем масштабнее могут эти последствия оказаться.
И кто тот гад и враг России, что гонит нефтяные цены вверх?
Кирилл Рогов, независимый обозреватель Новой Газеты