В последние дни ноября стало известно, что ряд богатейших китайских миллиардеров являются членами Коммунистической партии Китая. Среди них Джек Ма, не самый богатый (он занимает третью позицию), но самый известный предприниматель Поднебесной. Он основал и пока (в сентябре он заявил, что собирается оставить исполнительный пост) возглавляет холдинг Alibaba Group. В холдинг входит популярная, в том числе и в России, площадка интернет-торговли Aliexpress, собственная платежная система и даже кинокомпания, в одном из фильмов которой Джек Ма дебютировал в роли мастера кунг-фу. Alibaba ведет активную инвестиционную деятельность, в частности, вкладывается в разработку беспилотных автомобилей и системы распознавания голоса.

Личное состояние Джека Ма оценивается в $36,6 млрд. А начинал он простым преподавателем английского языка, в 1995 году основал свою первую интернет-компанию, зарегистрированную и размещавшуюся в его квартире. Что называется, сделал себя сам.

Но самое интересное в этой истории не американская мечта на китайский лад, а партбилет в кармане миллиардера.

А ведь и в нашей совсем недавней истории было что-то похожее. Едва ли не первым легальным советским долларовым миллионером-предпринимателем где-то там, в конце 80-х, был основатель кооператива «Исток» Артем Тарасов. Параллель с Джеком Ма в том, что Тарасов на экране еще советского телевизора (в легендарной программе «Взгляд») продемонстрировал свой партбилет и указанные в нем уплаченные партвзносы (3% от дохода), составлявшие астрономические по тем временам 90 000 рублей в месяц. Было это почти за десять лет до того, как Джек Ма начал осваивать Интернет.

КПСС, как и СССР, больше нет, Тарасов тихо скончался в 67 лет, а КПК и Джек Ма процветают. Симбиоз миллиардера-коммуниста можно считать квинтэссенцией того самого «китайского опыта», о котором не перестают тосковать многие российские общественные и политические деятели, причем не обязательно левой ориентации.

Так в чем же китайский секрет? Начать стоит не с исторических традиций и особенностей менталитета. Просто в Китае после маоистских «больших скачков», истребления воробьев и хунвейбинской «культурной революции» сумели благодаря Дэн Сяопину взяться за реализацию курса, который был аналогом новой экономической политики, за полвека до этого начатой в Советской России. Та же цель — накормить страну, те же средства — легализация частного производства, прежде всего продуктов питания и торговли ими.

Но наш НЭП не продержался и 10 лет, а китайские реформы вот уже 40 лет живут, развиваются и побеждают. Почему?

Гавриил Попов, первый в новейшей российской истории мэр Москвы, известный специалист в теории управления, видит ответ в том, что в Китае удалось сделать двигателем реформ главную политическую силу страны — партаппарат. Это действительно чрезвычайно важно. Таков залог успешности любых реформ. Но стоит внимательнее рассмотреть саму специфику НЭПа или начального этапа китайских реформ. Это именно экономическая политика, успех которой, свидетельствует китайский опыт, — в освобождении от давления идеологических шор и табу. В КНР это удалось. В Советском Союзе воплотить простенькую на первый взгляд формулу Дэн Сяопина: «Не важно, какого цвета кошка, главное — чтобы она ловила мышей», — не получилось. И это относится не только к собственно НЭПу, но и к попыткам вернуться к рынку в рамках косыгинской реформы 1960-х годов.

Дело не только в «партийных кардиналах», блюстителях «ценностей марксизма-ленинизма». Возможно, проживи Ленин дольше, он смог бы эффективно встроить НЭП в идеологию строительства социализма в одной отдельно взятой стране (для Маркса такое строительство в принципе невозможно). Но это не принципиально.

Идеологические клише поддерживались не столько теорией, сколько политической практикой, а она задавалась геополитической расстановкой сил. Которая со своей стороны толкала к укреплению обороноспособности и к индустриализации, в том числе за счет сворачивания НЭПа и мобилизации полученных ресурсов. Как обороноспособность использовалась, когда это потребовалось — в начале Великой Отечественной войны, — отдельный вопрос, но без индустриализации победа в войне была бы практически невозможна.

Разница между СССР и Китаем в том, что СССР был куда более идеологизирован. Москва несла ответственность за грандиозный, небывалый в истории социалистический эксперимент, распространенный после Второй мировой войны на тот же Китай и страны Восточной Европы.

Если угодно, секрет успеха китайских реформ и неуспеха советских следует искать в специфике не столько китайского, сколько российского менталитета. Именно русский народ претендовал на звание «народа-богоносца», именно Москва именовалась «третьим Римом», именно здесь постоянно строилось «счастливое будущее всего человечества».

Китай же смог реализовать главное в реформах, исток которых в НЭПе, — прагматизм. Выбор Пекина — не мессионерство (Китай исторически никогда не претендовал на мировое господство в любой, в том числе идеологической сфере), а последовательное укрепление экономической мощи. И цель достигалась жесткими средствами. Когда в 1989 году разные протесты вывели на многодневный митинг на пекинскую центральную площадь Тяньаньмэнь толпы студентов и молодежи, власти недолго разбирались в сути этих протестов — в требовании распространения реформ на политическую сферу или в требовании остановить рост цен и коррупцию. Митинг был раздавлен танками. Отхода от экономической направленности проводимых реформ не произошло. И это неотъемлемая часть китайского опыта и наследия Дэн Сяопина.

Цель реформ Поднебесной достигнута. Китайская экономика по валовым показателям вторая в мире. И этот факт существенно повысил и политический авторитет Пекина.

Пожалуй, именно понимание роли экономики как базиса — самое коммунистическое в китайской политике. Если же оценивать достижения в социальном равенстве, то в Европе социализм значительно более укоренился, чем в Китае под руководством КПК. По международным оценкам, в США на долю 10% самых обеспеченных приходится 78% национального богатства, в Китае — 73%. В Европе разрыв существенно ниже. Зато в России 10% самых богатых контролируют почти 90% национального богатства. Эти оценки, правда, оставляют открытым вопрос, на кого отписывается национальное достояние, контролируемое российским государством и его компаниями.

Прагматизм определяет и сегодняшний курс Пекина. Что не перестает удивлять официальную Москву. Столкнувшись с санкциями — а это оборотная сторона далекой от прагматизма внешней политики, — Москва рассчитывала на укрепление стратегических союзнических связей с Китаем. Если это и происходит, то пока что лишь на уровне риторики. Китай, верный прагматизму, активно развивает сотрудничество, но в тех областях, которые считает для себя важнейшими — естественно, в первую очередь в энергетике. При этом Пекин бдительно следит за тем, чтобы связи с Россией не навлекли на него вторичные санкции Вашингтона, несмотря на то, что между Китаем и США разворачивается масштабная торговая война. Дополнительные риски Пекин все равно считает излишними.

Представительство Банка России в Китае не устает сигнализировать о том, что Пекин фактически присоединился к антироссийским финансовым санкциям, получение российскими банками китайских кредитов крайне затруднено, они предоставляются только под те проекты, в которых активно участвует китайская сторона, то есть в «связанном» виде. Для Пекина это совершенно нормально.

Так стоит ли нам перенимать китайский опыт? В полном объеме это уже невозможно — поезд ушел, и давно. Но пару звеньев этого опыта стоит если не буквально брать на вооружение (Москва, как известно, никому не позволит себя «поучать»), то, во всяком случае, учитывать. Китайский опыт в том, что, во-первых, в историческом забеге выигрывают не амбиции, сколь бы пассионарны они ни были, а последовательный прагматизм. Во-вторых, самый надежный способ добиться укрепления политического авторитета страны на международной арене — это поднять ее экономические показатели.

Николай Вардуль, МК