Представим, что в какой-то момент связь между сверхзадачей президента и принуждающими к ее исполнению агентами режима прервалась. Что президент не смог навязать этим агентам свою волю, как не смог это сделать в делах Улюкаева, Европейского университета, АФК «Система».

И теперь ему предстоит сделать выбор: или эти ночные агенты отправятся на заслуженный отдых, или на заслуженный отдых отправится сам президент, пусть даже этот отдых и будет называться четвертым сроком.

Дело министра Улюкаева и избирательная кампания президента Путина за год прилепились друг к другу и превратились в одно по сути политическое шоу. Поскольку идет оно 24 часа в сутки и 7 дней в неделю, в представлении можно четко выделить дневную и ночную смены. Днем лидер держит паузу или руководит страной, встречается с добровольцами и рабочими, запускает ракеты и проводит зарубежные визиты, а ночью люди в дорогих костюмах и белых рубашках, творя «правосудие», показывают всем остальным, кто здесь настоящая власть. Действуют строго по инструкции для ОМОНа: чтобы разогнать толпу, нужно налетать на нее небольшими группами, выдергивать по одному протестующему и, избивая на глазах у всех, тащить в автозак.

Чтобы их боялись и продолжали считать неприкосновенными, ночным властителям нужно раз в несколько лет приносить в жертву кого-нибудь из элиты на глазах у изумленных коллег по российской версии Maggior Consiglio. Дневной властитель России может делать вид, что ночных властителей не существует или что эти властители, что бы они ни вытворяли, действуют в его интересах. Однако 18 лет у власти и некоторая цикличность, повторяемость этого процесса наводят на мысль, что оно – это принесение в жертву – имеет целью показать, кто здесь власть, не только нобилям, но и дневному властителю страны.

Вопрос, как все обстоит на самом деле, – это главный вопрос четвертого срока Владимира Путина. И ответ на этот вопрос мы – так или иначе – узнаем и прочувствуем на собственных шкурах задолго до 2024 года.

Построить, сломать, перестроить

Механика сохранения власти, используемая президентом Путиным, в общем давно понятна. Речь тоже идет о циклах; модельный – частично интуитивно, частично осознанно – был отработан с 2000 по 2004 год. Цикл открывает набор действий по укреплению государственных институтов: реформа правительства, перераспределение полномочий и так далее. РФ-государство, имеющее тенденцию разваливаться к концу каждого электорального цикла, интенсивно взбадривается: распустившиеся чиновники, бродящие по кремлевскому двору в состоянии тяжкого похмелья, проходят процедуры реабилитации, делают равнение на флаг и отправляются по заведованиям.

Дальше в дело вступает то, что принято называть «режимом», то есть совокупность акторов, реально правящих страной, и практик их взаимодействия. Можно сказать, что режим – это «коллективный Путин», хотя понятно, что состав коллектива постоянно обновляется. Можно сказать, что режим – это компактная сеть власти, которая так или иначе остается неизменной, несмотря на изменение состава и количество ее ключевых узлов.

«Режим», глядя на бодрую суету в недрах государственного аппарата, начинает повышать ставки: процесс этот некоторое время носит хаотический характер, но затем из десятков ставок и инициатив выкристаллизовываются те, которые превратятся в вызовы для государства, в новые кампании.

В 2002 году такой кампанией было уничтожение независимых региональных элит. В 2005 –2006 годах – запуск механизма огосударствления экономики. В 2008 году этот механизм дал сбой – вызовом стал не проект, появившийся в недрах режима, а кризис. Собственно, окно возможностей президента Медведева закрылось именно тогда: его антикоррупционная, а затем модернизационная повестки не имели шансов. И режим, и государственный аппарат понимали, что только кризис – это реальный вызов.

Кампания – та или другая – перетряхивает государство: ничто не остается на своих местах, все приходит в движение. Задача режима в этот момент – довести государство до предела его возможностей, лучше – за эти пределы, чтобы было больше поводов для следующего его «укрепления» на следующем витке. Грубо, режим делает все возможное, чтобы процессы, описанные Екатериной Шульман в ее прекрасном свежем тексте, не смогли дойти до своего логического завершения.

Борьба за сохранение власти требует от режима уничтожить им же построенное государство, развалить его, затем перестроить заново. Создать такое пространство задач, в котором успех просто невозможен. Государство как машина, которая может остановить режим, создать препятствия для выхода из пространства рационального принятия решений, выхода за пределы права и здравого смысла, не имеет шансов возникнуть – оно уничтожается до того, как созревает и входит в силу.

Затем все повторяется. Разбитое государство вновь перестраивается, затем придумывается (или, как в случае с Крымом и новой холодной войной, провоцируется) новый вызов, справиться с которым государство просто не может, но пытается. А потом его снова перестраивают.

Власть дневная и ночная

Количество определений власти, данных в политической философии, политической теории, социологии и так далее за последние две тысячи лет, стремится к нескольким десяткам. Но для нашего рассуждения важны два. Первое предполагает, что власть – это способность (возможность или даже шанс), отдав распоряжение, встретить подчинение, не применяя насилие, то есть увидеть, как отданное распоряжение исполняется. Важно, что между отдачей распоряжения и его исполнением нет зазора в виде действий властвующего, направленных на принуждение подвластного. Команда просто исполняется, и точка.

Второе – это способность при помощи интриг, насилия, обмана заставить кого-либо делать то, что он не хочет или не может делать. Здесь центр тяжести находится как раз между командой и ее исполнением: власть – это не искусство стратегирования, а искусство интриги и принуждения.

Первое определение описывает власть государственную и бюрократическую. Второе – власть в сообществе, где отсутствует порядок, но присутствуют амбиции и страсти. В целом можно сказать, что режим (и представляющий его президент РФ) по отношению к государственному аппарату использует оба вида власти. Президент публично командует, ожидая, что его приказы будут просто исполнены. Но на случай, если команды не выполняются, есть те, кого мы назвали «ночными властителями». Группа придворных, силовиков, их клиентов из самых разных областей жизни (например, неизвестный инвестор, ссудивший генералу Феоктистову $2 млн). Они принуждают – интригами, насилием, посадками и так далее – государство к выполнению тех команд, которые оно не хочет или не может выполнять. Борьба с коррупцией в высших эшелонах власти, которая никогда не бывает системной, – тоже часть этой «ночной» власти.

Понятно, что пространство принуждения государства режимом – это пространство риска, пространство по ту сторону права, легальности и даже легитимности. Чтобы это пространство вообще могло существовать, нужно задействовать специфические объяснения, специфическую семантику, которая объясняет, почему государством и страной можно управлять в режиме спецопераций, а также секретными указами, посадками и насилием.

Эта семантика – семантика «национальной безопасности»: привилегированный дискурс, который бьет все остальные, включая экономический, социальный и так далее. Интересы национальной безопасности, которые никогда не бывают сформулированы полно и до конца, позволяют режиму буквально избивать государство в те моменты, когда оно не может или не хочет разваливаться, чтобы обслужить ту или иную придуманную режимом кампанию: идет ли речь о кибер-войне, вмешательстве в выборы за рубежом или введении антисанкций.

Так возникает пространство русской диктатуры. То есть такой политический режим (президент Путин, двор – набор фамилий можно уточнять до бесконечности), который отправляет верховную власть через постоянные насильственные вторжения в те или иные области государства, мотивируя эти вторжения чрезвычайными обстоятельствами, наличием угроз или неспособностью государства справиться с той или иной ситуацией без вмешательства, без пинка, без кнута и клетки.

Фактически речь идет о вирусе, который, с одной стороны, постоянно придумывает те или иные угрозы для нации, а с другой – не позволяет регулярному государству (парламенту, бюрократии, судам) с ними бороться, переключая борьбу с этими надуманными угрозами в режим ручного управления. Говоря прямо, российский режим – это первый и главный враг российского регулярного государства, который не дает российскому государству реализовать имеющийся у государства конституционный мандат на защиту общественных и национальных интересов, но при этом использует инструменты государственной власти для защиты этих интересов не от имени государства, а от своего имени.

Символ режима

Как уже сказано, главный вопрос четвертого срока – выполняют ли ночные властители России волю властителя дневного или действуют на свой страх и риск, без оглядки на человека, который придумал и олицетворяет эту новую русскую диктатуру.

Кажется, что пессимистичный взгляд на вещи предполагает согласие с первым тезисом. Президент, так или иначе, держит в руках нити уголовных дел и провокаций против чиновников, визирует (разумеется, не буквально) их посадки, разработки, слежку и так далее. Президент сам решает, когда и как нужно пришпорить государство. Но в реальности пессимизм – это согласие со вторым, а не с первым тезисом.

Представим, что раньше – до 2016 года – дела обстояли именно так, как утверждается в первом тезисе. Президент в целом, без деталей, но был в курсе того, что предпринимают ночные властители, задавал им – когда прямо, а когда и намеками – горизонты возможного и даже ставил задачи, пусть и не всегда четко и внятно. Президентская власть в этом смысле была властью последнего слова в придумывании той кампании, той сверхзадачи, об которую государство должно было сломать себе голову в этот раз. Кампании, которая как бы объединяла и режим, подстегивающий государство, и само государство в прозрачный для граждан политический симбиоз: воюем с Западом, значит, чиновники и олигархи должны вернуть деньги в Россию, значит, их немножко сажают. Понятно, что выбор тактических средств всегда оставался на усмотрение властителей ночных, хотя, говорят, что президент иногда все же вникал в оперативные детали той или иной комбинации по взбадриванию госаппарата.

Но представим также, что в какой-то момент (кажется, дело Улюкаева и есть тот самый момент) эта связь между стратегическими интересами, между сверхзадачей президента и принуждающими к ее исполнению агентами режима прервалась. Дело не в том, что президент хотел или не хотел, чтобы Улюкаев оказался на скамье подсудимых. Дело в том, что он не смог ни в одной из частей процесса навязать этим агентам свою волю, как не смог ее навязать в деле Европейского университета, в деле АФК «Система» и во множестве других дел.

Что, если исполнители больше не обращают внимание на президента? Что, если они пошли ва-банк, решив (поняв?), что режим – это они, а не президент? Что президент – это всего лишь их публичный делегат, не ширма, но символ, не имеющий больше реальной власти, неспособный без них – ночных властителей – отправлять эту власть, просто приказав и увидев, как приказание исполняется.

Последнее слово Улюкаева в этом смысле крайне симптоматично. Государство давно смирилось с чувством беззащитности перед президентом: мы – солдаты Путина; так уже лет десять отвечают на вопросы о странностях политики президента высшие сановники. Но готово ли оно смириться и свыкнуться с чувством беззащитности перед лицом новых властителей России: перед лицом Сечина и других ночных агентов режима?

Выбор, который предстоит сделать президенту Путину, в целом понятен. Или эти ночные агенты отправятся на заслуженный отдых. Или на заслуженный отдых отправится сам президент, пусть даже этот отдых и будет называться четвертым сроком.

Выбор, который предстоит сделать государственному аппарату, намного сложнее. Готовы ли чиновники влиться в патронажные сети провокаторов и трикстеров из окружения президента, полностью перейдя на нелегальное положение (и для страны, и для мира)? Или все же они способны защитить свою автономию, создав пространство давления на президента, который, кажется, теряет связь и с государством, и с режимом своего имени?

Константин Гаазе, Московский Центр Карнеги