Короткие новости, мониторинг санкций, анонсы материалов сайта и канала "Кризистан" – в нашем телеграм-канале. Подписывайтесь!

Судьба РБК в «государстве контрразведки»: независимость хуже оппозиционности

Судьба РБКАвторитарные режимы вроде бы научились не душить окончательно свободу слова, пользуясь цензурными или административными ограничениями, чтобы донести сигналы о приемлемости или неприемлемости критики в определенных зонах информации. Однако в специфических условиях «государства контрразведки» инакомыслием может считаться сам интерес к функционированию государства.

За последние несколько лет в кругах политологов, аналитиков и военных стало популярно называть любой сложный и комплексный процесс «гибридным». Сложносоставные военные действия стали «гибридной войной», электоральные авторитарные страны – «гибридными режимами», а средства массовой информации, распространяющие себя на многих платформах, – «гибридными медиаорганизациями».

Новости за пятницу, 13 мая в полном объеме отражают столкновение разных гибридов в публичном пространстве российского общества. Увольнение редакционного руководства РБК – «гибридного» СМИ, ставшего главным общественно-политическим каналом в условиях «гибридного режима» и «гибридной» же войны России с западным миром, – практическая манифестация того странного пространства, которое сложилось в нашей стране и продолжает свое логичное то ли развитие, то ли деградацию.

Измерение здравым смыслом

Редакционные руководители РБК – Елизавета Осетинская, Роман Баданин и Максим Солюс, – покинувшие компанию «по соглашению сторон», за последние два года совершили невозможное: они смогли вместе с созданной командой превратить важное, крупное, но с серьезными репутационными проблемами медиа в один из образцов качественной, этически мотивированной и влиятельной журналистики. Более того, в рамках РБК спокойно уживались авторы и редакторы с разными взглядами (никогда не слышал о «либеральном терроре», который любят поминать консервативно-патриотические деятели, в применении к РБК). Качество редакторской работы подразумевает именно это – соблюдение стандартов при производстве новостей, выполнение общественной миссии через журналистские расследования и представление спектра мнений через авторскую, персонализированную публицистику (или ведение телепрограмм). Все это в РБК было.

Трудно сохранять академическую объективность, когда очередные «кадровые изменения» ставят крест на очередном СМИ, которое придерживалось профессиональной миссии. Трудно, но необходимо – эмоциональная или партизанская модель реакции неизбежно увеличивает вес сиюминутного, политически мотивированного объяснения происходящего. Да, проще всего интерпретировать увольнение редакторов (и, видимо, неизбежный исход редакции) РБК как следствие публикации статей-расследований, прямо нарушающих конвенции Путина о неприкосновенности его семейной жизни. Однако такое объяснение (даже если сами редакторы его с гордостью принимают) не является ни исчерпывающим, ни достаточным для понимания всей сложности «гибридного» процесса.

В течение последних 16 лет журналисты и место их работы – СМИ – были ключевым и главным противником складывавшейся в России системы власти. Не только «оппозиционные» и «либеральные» – вообще все, кто хоть немного относился к своей работе в соответствии с профессиональным и нравственным стандартом. Медиаорганизации – это единственный сегмент бизнеса (и политики), в отношении которого администрация Путина с самого начала и до настоящего времени применяет, с разной интенсивностью, тактику выжженной земли.

Со времен написания Уолтером Липманом библии этической журналистики – трактата «Общественное мнение», мы знаем, что в основе профессии журналиста лежит служение общественному интересу через возможности, которые ему предоставляет специфический, описанный в законе статус. Общественный интерес всегда, в любом обществе, кроме тоталитарной диктатуры, разнообразен и многолик. Одним людям нужно подтверждение правильности курса вождей; другим важен критический, аналитический подход к проводимой политике; третьим нужны сальные подробности и неприглядности, позволяющие подтвердить их общее презрение к власти, – и это далеко не полный спектр интересов. Общественный интерес и работа СМИ по его удовлетворению – в определенном смысле это измерение реальности здравым смыслом. Именно этот нехитрый принцип объясняет наличие принципа свободы слова и самовыражения в числе основных гражданских и политических прав.

Чем больше расхождений между политико-экономической реальностью и здравым смыслом, тем более критичными и дотошными к нарушениям должны становиться журналисты и СМИ. Это механизм саморефлексии, самоочищения (имеется в виду труднопереводимый на русский термин self-questioning) общества – правда, только демократического общества. Хотя и авторитарные режимы в последние десятилетия научились – на ошибках предшественников – не душить окончательно свободу слова, – для них растущая критичность СМИ становится сигналом необходимости коррекции политики, смягчения или поворота, своего рода «канарейкой в шахте». В свою очередь, как показал Хайфей Хуанг, профессор Университета Калифорнии, в своей работе «Сигнальная теория пропаганды», авторитарные режимы активно пользуются цензурными или административными ограничениями (в том числе и увольнениями редакторов) как инструментом донесения до общества сигналов о приемлемости или неприемлемости критики в определенных зонах информации.

Для складывавшегося в 1999–2015 годах российского режима, как теперь окончательно понятно, никакие «канарейки» не нужны. Владимир Путин, по иронии судьбы выступавший на юбилее ВГТРК буквально в то же самое время, когда стало известно об отставке редакторов РБК, сформулировал основные ожидания к медиасфере: несколько раз он говорил о СМИ как об «информационном обеспечении нашей… деятельности». Более того, для нынешнего российского государства и «сигнализировать» уже ничего не нужно – ему реально надоело, что у журналистов появляется желание что-то исследовать и расследовать, кроме предполагаемой «измены» оппозиционных деятелей.

Независимость хуже оппозиционности

Судьба РБК (равно как и всех остальных on-shore российских СМИ, стремящихся к редакционной политике, независимой от «информационного обеспечения нашей деятельности») была предопределена не в 2011 году, когда Владимир Путин решил вернуться на президентский пост, озаботившись «слабостью» им самим избранного преемника. И даже не в 2002-м, когда по прямому указанию президента был распечатан для правок закон о СМИ, до того времени сохранявший свою оригинальную редакцию 1991 года.

Изгнание инакомыслия – в любой форме и в любом качестве – из массового сознания было предопределено в тот момент, когда, с назначением Владимира Путина главой ФСБ РФ, началось восстановление андроповского «контрразведывательного государства». Разница в том, что «инакомыслие» в этой концепции государства не состоит в критике политической практики режима, которой занимались диссиденты. Инакомыслием становится тот самый общественный, публичный интерес к тому, как и на каких основаниях функционирует государство. Инакомыслием становится формирование интереса к личной жизни и к обстоятельствам личного бизнеса представителей государства, в том числе и первого лица.

Один из главных специалистов по позднему Советскому Союзу в ЦРУ, профессор Университета Кентукки Роберт Прингл еще в 2000 году описал эту модель в двух своих значимых статьях (Pringle, Robert W. Andropov’s Counterintelligence State. – International Journal of Intelligence and CounterIntelligence 13.2 (2000): 193–203; Pringle, Robert W. Putin: The New Andropov? – International Journal of Intelligence and CounterIntelligence 14.4 (2001): 545–558). Лично Андропов был аскетом и противником коррупции, но он последовательно и очень жестко боролся с любым, кто имел смелость обращать внимание на коррумпированность и моральное разложение позднесоветского режима.

Построение Юрием Андроповым «государства контрразведки» в период с 1967 по 1984 год исходило из необходимости полного и тотального контроля над любым «массовым информационным процессом»; для 5-го управления КГБ не было разницы между единичным экземпляром крамолы или попыткой размножить «сомнительное» произведение – и то и другое рассматривалось как однозначный вызов монополии КПСС на власть. Возможно, в основе «государства контрразведки» лежал животный страх, обретенный Андроповым в Будапеште в 1956 году, когда будущий глава КГБ и Генеральный секретарь ЦК КПСС наблюдал за крушением режима Ракоши из советского посольства.

Место Будапешта-1956 у Путина заняли «оранжевые революции», подкрепленные «арабской весной», а место диссидентов – журналисты, не присягнувшие на верность и не взявшие деньги режима (первые – это, в концепции Пятого управления, добровольные помощники органов, а вторые – платные агенты, которым всегда можно предъявить расписку в получении «гонорара»). Даже политическая оппозиция – масштаб и влиятельность которой, за исключением короткого периода 2011–2012 годов, Кремль всегда понимал и контролировал, – не была такой однозначной, ненавидимой целью, как независимая, основанная на миссии журналистика.

Мистическая «Редакция номер Шесть» описывала журналистов и СМИ как равных, если не больших противников той организации власти, которая сделала бы Путина постоянным и несменяемым «лидером страны, позволив проведение долгосрочной политики консолидации и усиления государства». Среди секретных направлений возможной деятельности администрации президента РФ «Редакция» перечисляет не только сбор информации о всех журналистах, которые высказываются по темам внутренней и внешней политики России, но и оказание на них и СМИ, в которых они работают, прямого и косвенного давления, вплоть до принудительного банкротства, создания организационных сложностей и угроз собственникам, которые не могут контролировать редакционные процессы.

Шаг за шагом, последовательно и неуклонно администрация Путина додавила все более или менее массовые СМИ, даже не по принципу «оппозиционности», а по принципу независимости от прямых и косвенных указаний Кремля в отношении того, что можно, а что нельзя выносить в область публичной дискуссии. Конечно, остаются альтернативы: от «Ведомостей» до «Слона», от «Дождя» до «Медузы», но, оглядываясь на вчерашний, в прямом и переносном смысле, день, можно с уверенностью сказать: политическая судьба журналистики как организованного процесса, опирающегося на редакционную независимость и общественную миссию, в современной России предрешена.

«Гибридность» режима стремительно замыкает свой круг, описанный Ханной Арендт: «Тоталитарная пропаганда может самым отвратительным образом насиловать здравый смысл, но пределы ее возможностей ограничены только той территорией, где здравый смысл утратил свою самоценность. Поставленные перед выбором: анархический беспредел или преклонение перед жесткой, полностью выдуманной идеологией, – большинство граждан, скорее всего, выберут второе и будут готовы заплатить за этот выбор множеством мелких, личных, групповых жертв – и не потому, что они глупы или не от мира сего. Этот выбор оправдывается тем, что в обстоятельствах тотального давления это решение дает им хоть какую-то иллюзию самоуважения».

Редакционные лидеры РБК (до вчерашнего дня) беспредельно смело и бесшабашно – по крайней мере внешне – бросали вызов именно этому кругу молчания и пустоты вокруг здравого смысла. Расследования РБК, аналитические статьи и экспертные публикации – это именно квинтэссенция здравого смысла, а вовсе не акции информационной войны или проникновения «гриппозного носа» в здоровое общественное пространство. Это и есть донкихотское стремление быть агентом общественного, гражданского интереса к тому, как устроено государство и почему и где оно должно измениться.

В «государстве контрразведки» действительно бессмысленно бороться с подозрительностью и воровством, с государственным произволом и использованием власти в личных интересах не потому, что оно в принципе не хотело бы стать лучше, а потому, что указания на то, где стать лучше, воспринимаются им как акты агрессии, как нечто более опасное, чем любое текущее несовершенство.

Василий Гатов

Читайте также:

Добавить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *