«Сфера влияния»: интеграционные проекты и геостратегия России

Важнейшим фактором, определяющим российскую внешнюю политику, является «территориальный императив» — стремление российского руководства обеспечить контроль над постсоветским пространством как «сферой влияния» Москвы.

На протяжении всего периода после 1991 года и особенно — начиная с 1999 года, в России обсуждались и реализовывались как минимум два различных геостратегических видения в отношении «ближнего зарубежья».

Одно из них было связано с реинтеграцией постсоветского пространства на основе принципа суверенного равенства и экономической кооперации, по модели Европейского союза. Это видение воплощалось в таких проектах, как Таможенный союз, ЕврАзЭС и сейчас Евразийский экономический союз.

Второе же видение было связано с утверждением российского национального государства и защитой его «сферы влияния» на основе односторонних действий Москвы (в последнее время оно стало более известно под названием «русский мир» ). Этот второй подход к реинтеграции постсоветского пространства мало озвучивался и обсуждался в официальных источниках на высоком уровне. Однако фактические результаты развития постсоветского пространства, а также детальный анализ российской политики после 1991 года показывают, что именно этот императив имел и имеет приоритетное значение для лиц, принимающих ключевые решения в России.

Сырьевая модель экономики России не позволяет ей выступить в качестве полноценного центра интеграционного притяжения, даже при глубокой взаимозависимости и культурной близости экономик и обществ постсоветского пространства. Давление Европейского союза с одной стороны, Китайской Народной Республики с другой, а в перспективе — быстро развивающегося Ирана на южном фланге ведёт к стремительной утрате Москвой своего влияния на постсоветском пространстве. И это заставляет российское руководство искать пути сохранения своей «сферы влияния».

В период с 2009 по 2013 годы Кремль делал акцент на формировании Евразийского экономического союза — интеграционного образования европейского образца — как самостоятельного центра притяжения, благодаря которому Москва могла бы выстраивать равноправный диалог с Брюсселем и Пекином. Однако к концу 2013 года тупиковость усилий российских властей в сфере модернизации стала очевидной: официальными структурами и экспертным сообществом ещё до начала украинского кризиса на 2014 год прогнозировалась стагнация либо минимальный экономический рост (0,2 %). И это — на фоне запуска Китаем амбициозного проекта Экономического пояса Шёлкового пути.

В этих условиях вновь вставшая проблема европейской интеграции Украины подтолкнула Кремль к открытому изменению своего modus operandi на постсоветском пространстве. В качестве единственно доступного способа предотвращения европейской интеграции Украины была выбрана дестабилизация данного государства. Если ранее российские или подконтрольные России элементы принимали участие в дестабилизации отдельных частей СССР непублично (как в случаях с государственным переворотом в Кыргызстане, попыткой государственного переворота в Беларуси в 2010 году), то в случае с Украиной Российская Федерация открыто поддержала (и/или организовала) дестабилизацию обстановки в формально дружественном ей государстве. Это и стало первым широко известным проявлением новой геостратегии России.