Доля убежденных сторонников военных действий против Украины в российском обществе — так называемая «партия войны» — составляет лишь 10-15% населения, заявил в интервью РБК глава ВЦИОМа Валерий Федоров.

«Большинство россиян не требуют взять Киев или Одессу, — сказал он. — Они удовольствия от битв не получают. Была бы их воля, они бы военную операцию не начинали».

По словам Федорова, люди в большинстве не столько хотят воевать, сколько не желают поражения («раз уж так сложилась ситуация, то надо побеждать») и считают, что ситуация должна разрешиться на условиях России. Но что это за условия — они не способны сформулировать и готовы счесть правильным все, что решит верховная власть, считает глава ВЦИОМа:

«Большинство делегируют задачу формулирования условий мира президенту: ты сам определи, какие должны быть условия, скажи нам, когда пора мириться».

Доля убежденных противников СВО, по словам Федорова, даже чуть больше тех, кто ее яростно поддерживает — 16-18%.

«Высказываются обычно 16–18% опрошенных. Эти люди сказали, что они против СВО, хотя социологи звонят им, неизвестно откуда взяв телефон, а предупреждениям, что опрос анонимный, увы, мало кто верит», — пояснил глава ВЦИОМа.

Россияне, как следует из слов Федорова, также массово не понимают, кто именно начал войну, которая принесла стране десятки тысяч жертв и тяжелейшие санкции.

«Большинство убеждены, что начали не мы, что мы скорее обороняемся против коллективного Запада, чем наступаем», — сказал глава ВЦИОМа, добавив, что общество в целом вообще «не очень интересуется вопросом, кто начал и почему так произошло».

В первую очередь это жители столицы и крупных городов — около 20 млн человек «ушли в себя» и «стараются делать вид, что ничего не изменилось», сказал Федоров.

Комментирует Анатолий Несмиян:

Можно запретить слово «война» и применять вместо него разного рода эрзац-заменители. Но при этом обстановка в стране вполне вписывается в рамки, которые относятся к реальному положению вещей. В частности, страх людей перед репрессиями за любой вариант собственной точки зрения, который не вписывается в предписанный очень узкий коридор.

Уже поэтому социология в условиях «спецоперационного» времени выглядит ненаучной фантастикой. Опросы людей, которые очевидно опасаются за свою безопасность, выглядят полностью нелепыми — кто в здравом уме будет наговаривать себе на срок, тем более, что даже прецеденты уже имеются — уже был случай, когда интервьюируемый был брошен к следователю отвечать на вопросы «почем продал родину».

В таком случае неясно, как именно высчитывается процент «партии войны». Если у вас процентов 80-90 вообще отказываются отвечать на любые вопросы и проходят мимо, то насколько достоверными получаются общественные срезы?

И еще один немаловажный момент. У войны, между прочим, свои законы, первый их которых — кто не с нами, тот против нас. А потому 10-15 процентов «партии войны» в рамках такой логики интерпретируются как наличие в обществе 85-90 процентов ее противников.

Обратное утверждение тоже, кстати, верно: если социологи полагают, что 10-15 процентов составляют сторонники партии мира, то опять же в рамках той самой логики 85-90 процентов — это твердые или не очень, но противники мира?

И как в таком случае оперировать столь разбросанными по осям данными? Эти данные могут дать только одно — самый широкий набор манипуляций, ни для чего другого они не пригодны.

Самое логичное в складывающихся обстоятельствах — вообще не реагировать на любую социологию. В точке экстремума положение системы полностью неопределённо. Когда первая производная равна нулю (а это и есть характеристика любой точки перегиба), понять, куда именно «перегнется» функция, невозможно. В практическом плане это выглядит всегда одинаково: сегодня миллион человек выходит на Зеленую площадь поддержать Брата-Лидера, а через месяц они же с интересом идут рассматривать его труп в холодильнике торгового центра.

Три месяца назад у нас мог появиться новый президент (или как бы он там себя в случае захвата Кремля назвал), а сегодня 40 дней с его гибели, и это вызывает интерес у очень небольшой группы людей, которые еще помнят, как его звали. Общество на переломе — это весьма специфическое состояние, и пытаться измерять его моделями равновесного состояния — это как-то очень ненаучно.

Правда, нужно понимать, что экстремальной социологии вообще не существует и не может существовать — она может отражать действительность только в устойчивом состоянии социума. Общество в состоянии психического перелома — это объект для совершенно иных методик. А раз так — то действительно, совершенно нет никакого резона опираться на любые выводы социологов. Не та обстановка. Здесь нужны специалисты другого профиля.