Военные захватывают власть там, где они чувствуют себя выше среднего по обществу. Их представление о превосходстве основано на том, что в отстающих странах они являются первым и долго остаются единственным современным институтом. Это давно не случай России и уже не случай Турции. Зато, как прежде военных западного строя, самые непокладистые правители держат сейчас современный экономический блок.

Поскольку в последние недели с миром особенно интенсивно происходит история, а военный переворот – одна из самых ярких ее разновидностей, не обошлось и без него. Центральная идея турецкого переворота 15 июля 2016 года такая же, как у любого другого: правители все развалили, а мы поправим. Довели страну до ручки, а мы ее от этой ручки спасаем шпагой, эфесом, эполетом и бомбардировкой Измира.

Путчистов выходного дня в Турции уже сравнили с декабристами. Однако же если декабристы выходят на Сенатскую площадь седьмой раз за полвека, это означает: что-то не так не только с Сенатом, но и с самими декабристами. Особенно когда новые декабристы первым делом бомбят тот самый избранный парламент, требование которого вывело из казарм их русских предшественников.

Немедленно распространившееся среди многих оппозиционно настроенных турок мнение, что Эрдоган сам все устроил, чтобы прочнее воцариться, а также широко представленное среди их единомышленников в России чувство поддержки полковников и генералов, решивших выехать на танках посреди мирно гуляющего города страны – кандидата в ЕС, отключить там интернет и побросать бомбами, довольно много говорит о гражданской зрелости тех и других, а также о психологических глубинах, в которых надежды на свободу по-прежнему принимают форму штурма Зимнего революционными матросами.

Подавленный переворот быстро перерастает в чистки, однако сложно предположить, что без них обошлось бы в случае его победы. Ответ на вопрос, что в случае победы путчистов делать с той частью армии, судей и журналистов, которая их не поддержала, и с тем народом, который сейчас скачет по улицам в защиту временно совпавших Эрдогана и демократии, многим сторонникам свободы почему-то не кажется важным. Как раз это естественным образом толкает всех вынесенных за скобки выйти и поддержать Эрдогана, даже если до путча они бы лучше дома посидели.

Во время переворота там и сям были высказаны робкие догадки, что новые декабристы на вертолетах и для нас был бы вариант. Однако этот вариант находится у нас за пределами возможного. Мы видим, что военные перевороты распределены по миру не поровну – где густо, а где не дождетесь. И уж если они где случаются, то на одном останавливаются редко. В Аргентине за последние сто лет их семь, в Мавритании и Пакистане по шесть, в Боливии четырнадцать, в Таиланде двадцать один, в Турции нынешний – седьмой и первый неудачный.

Россия, как мы все видим, относится к группе стран, где военные перевороты давным-давно перевелись, последний и был, можно сказать, 14 декабря 1825 года, а значит, и в настоящем оказии ждать неоткуда.

Танки на Манежной

Страны неслучайно делятся на те, где военные перевороты бывают, и те, где нет. Военные охотно захватывают власть там, где они чувствуют себя выше среднего по обществу, и воздерживаются от этого там, где чувствуют себя ниже или равно.

В первой разновидности стран военные верят, что они впереди нации, воплощают лучшее, что в ней есть. Они смотрят сверху вниз и на политиков, и на купцов, и на интеллигентов-разночинцев, и на чиновников, и на простой народ. Особенно на политиков, которые, пользуясь низменными чувствами толпы, думают только о том, чтобы удержаться у власти и поделить добро со знакомыми купцами, а на оставшееся прикупить разночинцев. В странах, где военные де-факто – ветвь власти, они не только получают зарплаты, которые ставят их выше гражданских коллег. Военная служба здесь сопровождается поселением в закрытых престижных городках, в новых домах с удобствами, чистых и безопасных в окружающем беспорядке третьего мира, отдых в специальных санаториях, настоящую медицину и совершенно неочевидные за пределами западного мира пенсии и хорошее образование для детей.

Военные здесь элита, орден, двор. Важно, что не только они так про себя думают – мало ли кто думает, что управляет миром, не привлекая ничьего внимания, – а что другие с этим в общем согласны. Высокой самооценке военных соответствует их высокая общественная оценка. Военные вузы дают не вообще какое-то, а лучшее в стране образование. Богатые и влиятельные семьи отдают детей в военные школы и потом на военную службу, гордятся, когда те надевают мундир. Явление на публику в мундире – важное преимущество. Зарплаты военных не просто выше, чем у их гражданских коллег, а дают доступ к безбедной жизни, социальным благам, а на высоких чинах и к долям в собственности, участии в управлении экономикой. Военная служба здесь одновременно и накопитель представителей старой элиты, и самый подвижный и желанный из социальных лифтов, который позволяет по заслугам приобщить к ней старательного новичка.

Переворот не всегда делают маршалы и генералы. Иногда это как раз военные среднего звена: носители сословной программы, которым кажется, что старшие по званию предали ее, слившись в мезальянсе с гражданской верхушкой. Диктатура в Греции была черных полковников, а не генералов, а Каддафи был и вовсе лейтенант.
Все это верно в отношении Турции, Египта, арабского мира в целом, Пакистана, Таиланда, Испании и Латинской Америки XIX и местами XX века, Африки. Именно там регулярно происходит общественно-политическая коррекция при помощи военных и военно-дворцовых переворотов.

И все это неверно в отношении России, а заодно большинства стран Европы, включая постсоветскую Восточную, Северной Америки, Китая второй половины 20 века, Южной Африки. Даже если мы забудем про западные страны, где военный переворот кажется немыслимым из-за развитости политических институтов, различие между оставшимися развивающимися странами окажется тем более выразительным.

Привилегированное положение военных третьего мира находится в самом убедительном контрасте с вечно оплакиваемыми жилищными условиями их российских коллег, низкими (на самом деле просто обычными) зарплатами и пенсиями, вынужденной бездеятельностью жен (арабским офицерам не приходит в голову, что жене хорошо бы работать для повышения семейного дохода). И даже если самые вопиющие провалы удастся выправить в нынешнее время увеличенных военных бюджетов, военная профессия все равно будет уравненной с другими, как и сейчас на Западе – просто одной из. И местная политическая и деловая верхушка не начнет мечтать отправить ребенка в Суворовское училище, а оттуда на военное поприще, которое и в Америке, и в России рассматривается скорее как хороший вариант для небогатого региона.

Военные в России являются – особенно после нескольких случаев успешной демонстрации силы – уважаемыми профессионалами, но не всеми признанными хранителями каких-то особенно четко сформулированных ценностей, которые им завещано сберечь от размывания невежественной и не столь возвышенно мыслящей толпой. Напротив, они сами – часть этой среды, и их идеология – та же самая смесь самым общим образом сформулированного патриотизма с желанием, чтобы побольше было порядка, какая встречается в любой гражданской профессии и даже при полном ее отсутствии.

И уж тем более военные не являются в современной России сознательной модернистской силой, сословием – хранителем прогресса, которое ведет отстающее общество в глобальную современность. Скорее наоборот, российские военные (но также и европейские или японские) – одно из самых ностальгирующих сословий. Что совершенно естественно: не выветрилась смутная память о том, что в России, Франции и Японии они когда-то стояли на том же посту, занимали ту же стратегическую высоту, что и их современные коллеги в Египте и Таиланде.

Полки западного строя

А что это за высота, что за пост? Если посмотреть, на чем в мире основывается вера военных в сословное превосходство, чем легитимируется их вмешательсво в управление страной там, где бывают военные перевороты и генералы-президенты, – это именно модернизация. Это стратегическая высота современности, на которую надо втащить остальных. Военные разрешают себе менять и подменять власть (а люди умственного труда с этим сплошь и рядом соглашаются) именно потому, что они видят в себе модернизаторов, общественный и научно-технический авангард, сословие, которое на несколько шагов впереди большинства народа – знает больше, мыслит смелее, живет свободнее, понимает, камо грясти.

Ценности, которые исповедуют военные, могут быть либеральными и даже немножко социалистическими (как в исламских странах), или сравнительно традиционными (как в Латинской Америке или Испании XX века), или смесью тех и других – как в Таиланде или той же Испании и Латинской Америке в разные периоды (в XIX веке военные там модернизаторы, а в XX – одновременно модернизаторы и хранители от ложной коммунистической модернизации, изолирующей от остального мира). Но за крайне редкими исключениями вроде Бирмы программа военных состоит в том, чтобы догнать развитый мир и стать его частью (чтоб больше не проигрывать битв), а соотечественников подтянуть по взглядам до самих военных, чтобы жили, мыслили и трудились, как они сами, – современно, прогрессивно и глобально.

Понятно, откуда у военных развивающихся стран такая программа. В странах с задержавшимся развитием власти, когда замечают отставание и спохватываются, первым делом начинают модернизировать армию. Отставание здесь наиболее наглядно – оно выражается в проигранных битвах и невозможности что-либо противопоставить иностранному давлению: в насильственно открытых портах, канонерках в Токийском заливе, изъястии иностранцев и местных христиан из под судов, договорах о протекторате и так далее.

Поэтому первым делом Петр Первый, турецкие султаны времен танзимата, египетский паша Мохаммед Али, император Мэйдзи, советник последнего императора Кан Ювэй начинают вводить полки иноземного строя, лить современные пушки, строить линкоры и обучать офицеров математике. Появляются военные – сознательный передовой отряд общества, сочетающий ценности патриотизма (есть такая профессия – родину защищать) и космополитизм: есть такое глобальное военное братство погонов и мундиров, где противники признают равенство друг друга и говорят на одном языке похожего во всем мире военного дела. Уланы с пестрыми значками и драгуны с конскими хвостами могут быть из разных стран, но равны друг другу и выше своих прочих соотечественников. Начаток современного глобального мира был одет в мундир. Когда-то такой была и Западная Европа.

В догоняющих странах военные вдобавок заполняют вакуум других институтов – когда кроме военных ничего серьезного и устоявшегося нет. Партии, пресса, суды – все как-то понарошку, а военные по-настоящему; все рыхло – военные твердо; все непонятно – военные понятно; все мокро – военные сухо, тепло и денщик варит кофе.

Странствующие рыцари и горожане

Неудача турецкого переворота вовсе не в том, что он был как-то спустя рукава подготовлен. Заговорщики провалились потому, что военные в Турции потеряли для общества то значение, которое они по инерции себе приписывали.

Полки иноземного строя, диплом артиллерийского училища, демонстративная рюмка раки в день начала Рамадана, прусские усы, английские сигары, плановое строительство плотин и мостов – все это имело значение, пока армия оставалась единственным западным институтом турецкого общества. Теперь, когда турецкая экономика полностью включена в глобальную, турфирмы Антальи или технопарки Стамбула справляются с этой ролью не хуже.

Мало военным иметь высокую самооценку и видеть в себе модернизаторов, важно, чтобы она совпадала с оценкой общества. Провал переворота произошел потому, что те военные, которые его затеяли (это явно не вся армия), чувствовали себя эксклюзивными хранителями модернизаторской роли, а общество их в этой роли больше не воспринимало. По крайней мере та часть общества, которая вышла, чтобы поддержать гражданскую власть, – и в отличие от сторонников переворота не в соцсети, а на улицы.

Число сторонников переворота нельзя измерять числом оппонентов Эрдогана. Одно дело быть недовольным религиозными или авторитарными тенденциями текущего правления, другое – согласиться, чтобы условный Касьянов въехал в центр Москвы на танке взбунтовавшегося полка, предварительно отключив интернет. Турция вышла из времени, когда военные были четко оформленным институтом, а остальные были понарошку.

Дело в том, что главную модернизаторскую группу невозможно назначить или быть ей по старой памяти. Она образуется там, где у догоняющих стран область наиболее опасного, критического отставания. Ни в России, ни в Турции это сейчас не армия. Полки западного строя у нас уже триста лет и достигнут ядерный паритет. Военные Эмиратов, Саудовской Аравии или Пакистана тоже одеты в современные формы и летают на западных самолетах, но ждать модернизации страны сейчас от них уже бессмысленно, хотя в Пакистане они являются важными, хотя и все более изолированными хранителями постколониальной светскости полувековой давности.

Борьба за место в современности разворачивается не в воображении, а в международной реальности. Для России область наибольшего отставания сейчас не армия: армия как раз отстает меньше, поэтому военные могут позволить себе побравировать антимодернизмом. И не физика, где сравнялись в 50-е. И не культура, которая и в советское, и в постсоветское время держалась в пределах мировых приличий, поэтому интеллигенция может поиграть с тем же, – а, например, транспорт, городская среда, научная медицина и всякая современная экономика.

Где сейчас находится область наибольшего отставания и какая группа является естественно модернистской, определить нетрудно. Как прежде полки западного строя, самые непокладистые правители теперь держат при себе современный экономический блок, как за полвека до них держал при себе военный каудильо Франко. Это не только искусственно архаизирующий Путин, но и гораздо более упертый Иран, и средневековая Саудовская Аравия, и поверхностно коммунистический Китай, и народный марксист Лукашенко, и правители Средней Азии, не говоря уже об Эрдогане. Им же приходится в той или иной степени терпеть все эти интернеты – точно так же, как за поколение до этого приходилось терпеть капризы физиков и авиастроителей.

Понятно, почему нет военных переворотов не только в странах с развитыми институтами – на Западе или в Японии, но и в Индии, Китае, в современной Латинской Америке. Военные уже побывали в роли главной модернистской силы и, по мере того как современность распространялась по другим группам, утратили права и значение модернизаторского сословия. И до них это стало доходить.

Российское общество уже в XIX веке было слишком сложно, чтобы человек в мундире оказался в нем главной модернистской силой. Во время Петра да, а уже во время Александра II – нет. Тут бы обсудить версию, что и без большевистской революции Россию на волне Великой депрессии непременно ждала бы диктатура генерала наподобие Хорти или Франко. Однако Франко как раз был наследником целой серии военных переворотов и диктатур испанского XIX века, в котором у нас такого не было.

К тому же страны, пережившие революцию, склонны к искусственному понижению роли военных. Лозунг «Народ и армия едины», который не имел никакого смысла в поздние советские годы и просто мозолил глаза среди прочего задержавшегося на полвека революционного мусора, в ранние годы говорил: армия – не выше народа, не она отвечает за порядок и прогресс. И в самом деле, в послереволюционных обществах на эту роль претендуют другие силы – например, революционные партии. Точно так же роль армии была искусственно понижена в коммунистическом Китае, исламском Иране и т.д. Так что армия в России, и без того прошедшая этап, когда она была выше других, еще и искусственно понижена в звании.

В Индии, стартовавшей оттуда же, что и склонный к переворотам Пакистан, военных быстро вытеснили сильные и ясно оформившиеся политические партии, предпринимательское сословие, пресса и научно-технические кадры. Сейчас политики и бизнес шумно вытесняют военных в Латинской Америке.

В прежние времена латиноамериканские военные, недолго прособиравшись, расстреляли бы из пушек резиденции правителей вроде Чавеса, Моралеса и Дилмы Русеф. Сейчас не вмешиваются, иногда высказываются через газеты, ходят голосовать и в штатском на митинги оппозиции, собирают подписи под петициями. Да Чавес и сам был бывший военный, проваливший переворот, но получивший власть на выборах.

И в продолжающей любить погоны Латинской Америке и в прежних привычных к этому местах армия больше не уверена, что она, как прежде, признана обществом в качестве самостоятельной ветви власти, самого сильного института и сословия модернизаторов. А в России уже давно не уверена. Свобода и прогресс в виде танков на фоне подсвеченных мостов через Босфор и европейских вывесок Таксима выглядят архаичнее, чем в тех же декорациях турчанка в платке.

Александр Баунов, Центр Карнеги